Убийство в музее восковых фигур

Сборище неподвижных фигур и застывших лиц наводило ужас. У моего локтя стоял окаменевший полицейский, и если с ним не разговаривать, то можно было поклясться, что это живой человек. С обеих сторон у стен за невысокими ограждениями виднелись разнообразные лица. Они смотрели прямо перед собой, как будто (я не мог избавиться от этой дикой фантазии) знали о пришельцах и изо всех сил старались отвести от них взгляд. Фигуры возвышались в зеленом сумраке: Думерг, Муссолини, принц Уэльский, король Альфонсо, Гувер; чуть дальше расположились идолы спорта, сцены и экрана. Их можно было легко узнать, и все они были одеты с невероятным мастерством. Но чувствовалось, что эти знаменитости были всего лишь своего рода приветственным комитетом, дань респектабельности и повседневной жизни. Их задача состоит в том, чтобы подготовить вас к главному, к тому, что пока находится за сценой.

Я вздрогнул, заметив в глубине грота на скамейке сидящую неподвижно женщину. Рядом с ней в уголке притулился явно пьяный мужчина. Сердце забилось учащенно; оно отказывалось осознавать, что это всего лишь восковые куклы.

Мои шаги отозвались гулким эхом, когда я неуверенно двинулся дальше по этому склепу. Я прошел в каком-то футе от пьянчуги на скамье. Его шляпа была надвинута на глаза. Мне непреодолимо захотелось ткнуть его пальцем, чтобы проверить, не заговорит ли он. Оказалось, что ощущать на затылке взгляд стеклянных глаз также неприятно, как и живых. Было слышно, как неподалеку передвигается Шомон. Оглянувшись, я увидел, как он с сомнением замер у фигуры пьяного в углу скамьи. Грот заканчивался ротондой, где царил полный мрак — лишь вокруг фигур было слабое, непонятно откуда исходящее свечение. С арки у входа на меня смотрело отвратительное, осклабившееся в зловещей ухмылке лицо. Это был шут. Он подмигивал, пытался дотянуться до меня надутым бычьим пузырем на палочке. От моих шагов колокольчики на шутовском колпаке затрепетали, раздался тонкий звон. Здесь, в темноте ротонды, эхо шагов звучало приглушенно, как в склепе. Запах праха, одежды и волос стал явственнее, и восковые фигуры приняли еще более трагичный, потусторонний облик. Д’Артаньян умирал, сжав в руках шпагу. Выступив из тьмы, гигант в черных доспехах высоко занес боевой топор. В колеблющемся зеленом освещении я разглядел еще одну арку. От нее вниз вела зажатая меж каменных стен лестница. Слова «Галерея ужасов», начертанные на арке, весьма поубавили мою решимость проследовать по ступенькам вниз. Я знал, что меня там ждет, и вовсе не был уверен, что хочу это увидеть. Зажатая камнем лестница казалась узкой — она как бы намекала: спасения не будет, если придется бежать от гнева призраков. Именно здесь старый Огюстен увидел, как спускалась по ступеням Одетта Дюшен, и как по ее следу двигался фантом без лица — женщина с мехом вокруг шеи и в маленькой коричневой шляпке. С каждым шагом воздух становился все холоднее. Эхо издевательски звучало где-то сзади, как будто кто-то невидимый скакал по ступеням, преследуя меня. Мной овладело чувство страшного одиночества, и я был готов повернуть назад.

Лестница сделала крутой поворот. Из каменной стены, залитой зеленым светом, вынырнула тень. От неожиданности мое сердце едва не выпрыгнуло из груди.

У стены притаилась отталкивающая фигура мужчины с тяжелыми обвисшими плечами. Его лицо было скрыто под средневековым капюшоном, однако по выступающему на свет узкому подбородку можно было понять, что он ухмыляется. В его руках покоилась фигура женщины, почти полностью прикрытая плащом. Это был бы вполне земной человек, если бы не выставленная вперед нога с раздвоенным копытом. Сатир! Да, это был бы обычный человек, если бы художник не ухитрился гениально схватить и передать незаметными штрихами в искривленных пальцах и тонком подбородке нечестивость, злобность и порочность. Особую мрачность придавал фигуре прикрывающий глаза капюшон.

Я постарался поскорее миновать проклятое создание и пройти к извилистому нижнему коридору, заканчивающемуся еще одной ротондой.

Здесь фигуры располагались группами, образуя различные сцены. Каждая группа находилась в отдельной нише и являла собой шедевр какого-то дьявольского искусства. Прошлое в них обретало новую жизнь, новое дыхание. Освещение было устроено так, что вы видели сцену как бы через тонкую вуаль. Казалось, сквозь паутину времени вы заглядываете в живое прошлое. Вот Марат откинулся на спину в металлической ванне — рот полуоткрыт, ребра проступают через синеватую кожу, скрюченные пальцы вцепились в рукоятку ножа, торчащего из окровавленной груди. Перед вашими глазами вставала живая сцена: служанка схватила неподвижно-спокойную Шарлотту Корде, группа солдат в красных колпаках, с искаженными в беззвучном крике ртами врывается в дверь. Здесь присутствовало все: ужас, ненависть, любовь. За окнами комнаты с коричневыми стенами стоял светлый сентябрь. На пол падал желтый луч солнца, а по стене дома, видного через окно, вилась виноградная лоза. Старый Париж вновь обрел жизнь.

Моего слуха коснулся звук разбивающихся о пол капель…

Меня охватила паника. Вокруг толпились палачи инквизиции, орудующие раскаленными щипцами; король напряженно ждал удара ножа гильотины под неслышную дробь барабанов. Казалось противоестественным, что никто не двигается. Если бы все фигуры в своих ярких одеждах вдруг разом зашевелились и заговорили, они не были бы столь отвратительны.

Но нет, это не было игрой моего воображения. Ясно слышался звук редких капель. Одна… вторая…

Я бросился наверх. По моим следам неслось беспорядочное шумное эхо. Мне нужен был свет, я должен был убедиться, что за границей этого удушающего царства воска и мертвенной неподвижности все еще существует мир живых людей. Домчавшись до последнего поворота лестницы, я попытался восстановить душевное равновесие; смешно испугаться до помутнения рассудка только каких-то чучел. Это просто нелепо. Мы с Бенколеном славно повеселимся за рюмкой коньяку и сигарой, когда покинем это дьявольское заведение.

Вот и они. Бенколен, Шомон и Огюстен вступали в верхнюю ротонду. Я собрался с силами и подал голос. Но видимо, на моем лице было написано нечто такое, что легко было прочитать даже в полумраке музея.

— Что вас так взволновало, Джефф? — спросил детектив.

— Ничего, — ответил я, но мой голос не оставлял сомнений в том, что я вру. — Я просто… просто восхищался искусством там, внизу. Особенно группой Марата. Кроме того, мне хотелось взглянуть на Сатира. Великолепно. Неизгладимое впечатление от монстра с женщиной в руках.

Огюстен вздрогнул, вскинул голову и спросил:

— Что?! Что вы сказали?

— Я сказал, что эта группа — настоящий шедевр. Сатир с женщиной…

Огюстен, словно впав в ступор, пробубнил:

— Вы, вы — сумасшедший, а не я. В руках Сатира нет никакой женщины.

Глава 3 КРОВЬ В КОРИДОРЕ

— Что ж, теперь женщина появилась, — сказал Бенколен. — Реальная женщина, не из воска, и она мертва.

Мы топтались вокруг сыщика. Он направил луч мощного фонаря на страшный экспонат. Фигура Сатира, слегка отклоненная к стене, находилась на площадке, там, где ступени делали поворот. Руки монстра были согнуты в локтях, и покоящееся в них тело маленькой хрупкой женщины не выводило фигуру из равновесия. (Позже я узнал, что фигуры сооружаются на стальных каркасах и способны выдержать значительный вес.)

Основная тяжесть тела приходилась на грудь Сатира и его правую руку. Голова трупа была частично спрятана под этой рукой; щека женщины и вся верхняя часть трупа оказались прикрыты черным плащом из толстой шерстяной ткани.

Бенколен направил луч фонаря вниз. Нога Сатира, поросшая грубой щетиной, и его раздвоенное копыто были залиты кровью. Под копытом расплылась темно-красная лужица.

— Снимите ее, — распорядился Бенколен, — но только осторожно, чтобы ничего не повредить. Приступайте.

Мы приподняли легкое тело и положили его на каменную площадку лестницы. Труп еще хранил тепло. Бенколен бросил луч на лицо покойницы. На нас смотрели широко раскрытые карие глаза, во взгляде навсегда запечатлелись изумление, ужас и боль. Бескровные губы приоткрылись, обнажив зубы. Голубая шляпка сбилась на сторону. Луч фонаря медленно-медленно скользил по телу.

За своей спиной я услышал тяжелое дыхание. Изо всех сил стараясь казаться спокойным, Шомон произнес:

— Я знаю, кто это.

— Говорите! — резко сказал Бенколен, не поднимаясь с колен и не меняя направления луча фонаря.

— Клодин Мартель. Лучшая подруга Одетты. Та, с которой мы собирались пить чай, когда Одетта отменила встречу и… О Господи! — воскликнул Шомон, ударив кулаком по стене. — Еще одна!

— Еще одна дочка, — задумчиво промолвил Бенколен. — На этот раз бывшего министра, графа де Мартеля.