Убийство в пансионате

И тут Алла Геннадьевна поняла, что она голодна.

Вчера вечером они немного погуляли по теплому вечернему городу (известно, что любой город хорошеет к ночи, когда сумрак скрывает и огрехи коммунальных служб, и убогость архитектуры. А вечер в приморском городе - это огни пароходов и темные силуэты гор, шум моря и нарядные люди. Фонтаны. Музыка. Но, увы. Город N - город рабочий, и не было переливчатой игры воды, и городской парк был пуст и темен, и автобусы ходили редко), и они опоздали на ужин.

Впрочем, она всегда хотела утром съесть что-нибудь вкусненькое. А муж ее в выходные дни мог спать мог до полудня, не соблазняясь сладостными запахами кухни, и ужинал в одиночестве, когда Алла Геннадьевна уже спала. Давно прошло то время, когда каждый из них считал свой образ жизни правильным и старался переделать другого, теперь они жили каждый в своем ритме, смотрели разные телевизионные передачи в разных комнатах, читали разные книги и с удовольствием встречались за воскресным обедом и до вечера вместе гуляли по парку или у реки. В их доме никогда не было ни скандалов, ни сцен ревности, и оба были уверены в своем завтрашнем семейном дне, но иногда Алле Геннадьевне так не хватало каких-то: мелочей. Чтобы муж встретил ее, застигнутую дождем, на остановке автобуса с зонтом. Нет, он, конечно, встретит ее, если она ему позвонит, а ей хотелось, чтобы он сам: "Да откуда я знал, что ты приедешь так скоро?!" Ей хотелось получить от него подарок, хотя бы в день своего рождения, что-нибудь: она даже не знала, что. Ну, что-нибудь, что доставит ей радость. А он всегда давал ей деньги: "Купи себе сама, что хочешь", - и отмахивался от ее обиды: "Да откуда я знаю, что ты хочешь?!" Но муж обижался, когда Алла Геннадьевна деньги "на подарок" тратила на еду, на дом. И мог остановиться на улице, спросить, купить ли ей цветы, но тут отмахивалась она: цветы так дороги и наутро завянут. Вот если бы он утром, когда она еще спит, сбегал бы на рынок и... Ее раздражало его небритое по воскресным дням лицо. Его манера надевать свитер на майку или на голое тело. И хождение по квартире в спортивных брюках, с мешками на коленях. "Одежда должна быть удобной".

Но мрачные дни проходили, и Алла Геннадьевна видела достоинства мужа. Он никогда не ухаживал за ее спиной за ее подругами и отдавал ей всю зарплату, оставляя себе на сигареты да "на всякий случай" и не очень интересуясь, куда она тратит деньги. Ремонт квартиры, полки, гвозди - все это было "не ее проблема".

Алла Геннадьевна не знала женских сомнений: "Сейчас все хорошо, но я так боюсь сглазить". Как-то ее пытала заезжая родственница: "Да как это ты не знаешь, когда он придет? Да как это ты не знаешь, с кем он задержался?"

– Да куда он денется от меня, пока мы оба живы?
– сказала Алла Геннадьевна в сердцах.

– Это уж точно, - сказал муж.

Алла Геннадьевна ценила мужа, она знала о нем главное: он - надежен. Он, как простой крестьянский стол из дуба: его не опрокинешь ненароком, разбив посуду и ошпарив кипятком ноги. За ним удобно обедать. Но иногда Алле Геннадьевне хотелось выпить кофе за маленьким изящным столиком. И чтобы свечи. И чтобы чашечки из тонкого фарфора...

Здесь, в санатории, второй комнаты не было, и желание Аллы Геннадьевны спать в тишине и темноте не совпадало с желанием Василия Викторовича на ночь почитать и послушать приемник, и желание Василия Викторовича спать до обеда не совпадало с желанием Аллы Геннадьевны рано утром подвигаться под ритмичную музыку, постоять под душем, выпить чашечку кофейку. В номере даже не было ночной лампы, а спать в освещенной комнате не отдых, а издевательство, и почему она должна быть весь день разбитая...

И вновь Аллу Геннадьевну окатила волна неприязни. И, недовольная собой, она сама себе хотела растолковать причину своего дурного настроения, но причины не было. Раздраженность возникла из ничего, родилась во сне, и Алла Геннадьевна тут же решила, что причина есть, и причина, конечно, не в муже, а в ней, вернее в непривычном для нее состоянии бездействия.

Стараясь не шуметь, Алла Геннадьевна занялась утренним туалетом, и, беря с тумбочки то массажную щетку, то тюбик с кремом, то косметичку, принялась анализировать вчерашний день, чтобы найти причину своей нервозности и устранить ее.

Да, конечно, причина была там, в прошлом вечере. Когда, опоздав на ужин, они устроили себе праздничный стол на табуретке (стола в номере не было), и Алла Геннадьевна так, без повода, поставила на табуретку, купленные "на случай" шампанское и коньяк и уже представила, как шампанское закружит голову, и в ней проснется забытое желание пококетничать с мужем, приласкаться к нему, а он от пары рюмок коньяку станет нежен, ласков и смел. И никого нет в соседней комнате. И никто не может открыть дверь. И уже лукавая улыбка заиграла на ее лице, и Василий Викторович, потирая руки, спросил весело: "Ну что, позовем этих охламонов?" И Алла Геннадьевна обиделась: "Почему непременно надо устраивать пьянку?" И Василий Викторович обиделся: дома для гостей все запасы на стол мечет, а тут выпивку пожалела - общество, видишь ли, не то.

И бутылки остались нераспечатанные. И Алла Геннадьевна и Василий Викторович уснули на разных кроватях, отвернувшись каждый к своей стене.

А еще раньше, днем. Когда после завтрака Василий Викторович завалился на кровать: "Хотя бы на час". А день был такой солнечный. "Ну, и валяйся", разозлилась Алла Геннадьевна, она днем спала лишь больная, и валяться на постели в этой неуютной клетке, набирать лишний вес - ради этого они уехали из своей квартиры?

И Алла Геннадьевна ушла в город одна. И тут же увидела, как он пустынен и скучен, и какие огромные пролеты между остановками, и она идет по шоссе, и с одной стороны обрыв к морю, а с другой - скала, и проспект безлюден, лишь далеко впереди видна фигура, и тут чьи-то шаги сзади, и Алла Геннадьевна обмирает от тревоги, она боится и за себя, и за деньги, она забыла их выложить из сумочки, и все их деньги, и билеты на обратный путь - они все брали с собой: номер можно открыть пинком ноги, да и замок стандартный, одним ключом открываются все комнаты.

Тут Алла Геннадьевна, наконец-то, вышла к рынку, и там купила себе мохеровую кофту, яркую, нарядную, малиновую, не рабочую, не обязательную, ту, возле которой остановилась накануне, а Василий Викторович сказал: "Зачем тебе еще одна", и, купив кофту, Алла Геннадьевна решила, что можно уже и не дуться, и села на автобус, и поехала в пансионат, и Василий Викторович, конечно, не спал, он курил на балконе, высматривая Аллу Геннадьевну, и заулыбался, и встретил ее в дверях своим обычным "кто к нам пришел", и на обед взял ветровку, сам, без просьбы Аллы Геннадьевны, и после обеда, не заходя в номер, они уехали в город.

Вернулись непоздно, еще не было десяти, но входная дверь была уже закрыта, и они долго стучали.

Раздался стук в дверь, долгий и громкий, и Алла Геннадьевна вздрогнула, и тревога мгновенно выросла из неясного предчувствия в ожидание неминуемой беды: дочь? внук? мама? Кто мог так барабанить к ним в дверь в чужом городе? С каким вопросом? С каким известием?

Алла Геннадьевна застыла с массажной щеткой в руке, и потом, чувствуя, как холодеют пальцы, не глядя, положила щетку на тумбочку и уже шагнула было к двери, но тут Василий Викторович быстро, словно он вовсе и не спал, поднялся с кровати, и, на ходу снимая со спинки кровати спортивные брюки и тут же надевая майку, отстранил Аллу Геннадьевну назад, к балкону, и шагнул к двери.

7. На пороге номера стоял молодой человек, белобрысый, худой, нескладный. Незнакомый.

Они стояли по обе стороны порога, Василий Викторович и юноша, смотрели друг на друга, и оба ждали, когда заговорит другой. Словно дети, играя в молчанку: кто кого пересмотрит? кто первый спросит: "Сюда ли я попал?" или "Какого черта тебе здесь нужно?" И Алла Геннадьевна стояла чуть поодаль и ждала. И, уже не в силах сдерживать тревогу и раздражение, едва не крикнула в спину мужа: "Да спроси ты, что ему нужно!", и в тот же миг, словно отвечая на немой крик Аллы Геннадьевны, юноша картинно засунул руку во внутренний карман джинсовой курточки, выудил оттуда удостоверение и важно сообщил, что он следователь прокуратуры.

У Аллы Геннадьевны глаза округлились, и брови поползли вверх, к волосам: что у них общего с прокуратурой, она этих следователей за всю жизнь только по телевизору и видела, они с мужем даже улицу переходят исключительно на зеленый свет, и врываться к ним, в такую рань, да еще тут, в чужом городе, где они в отпуске... И тут же изумление Аллы Геннадьевны сменилось леденящим страхом: что же такое жуткое случилось дома, если сообщить об этом пришли из прокуратуры?

Василий Викторович по-прежнему смотрел на следователя молча, ждал объяснений; и, не услышав положенного "Чем могу быть" и не получив приглашения зайти, юноша протиснул свое тельце между стеной и Василием, прошел в комнату, бесцеремонно оглядел и неприбранную постель мужа, и косметику Аллы Геннадьевны, разбросанную на тумбочке, и нераспечатанные бутылки коньяку и шампанского на табуретке у окна.