Убийство в стиле эссе

— А… — отмахнулся врач. — Устал. Вхожу в моду. Сегодня просто табуном.

— И все — дамы? — улыбнулся Виктор Николаевич, с удовольствием погружая тело в комфортное кресло.

— Если бы, — вновь отмахнулся Крохин, резким движением открывая шкафчик. — Те хоть знают, чего им не хватает: дела, любви или подруги. А вот их опекуны!

Он поставил на столик поднос с бутылкой коньяку и стопками, крутанулся к холодильнику и, открывая дверцу, обернулся:

— Да ну их! Они у меня вот где, — психотерапевт провел ребром свободной руки по горлу и засунул голову в холодильник. — Выдавай свой детектив.

* * *

Массажный душ бодрил икры ног, и вода в ванне пенилась, напоминая игру океана.

Виктор Николаевич прикрыл глаза, и лежит он, раскинув руки, на безбрежной водной глади, и океан поглаживает живот, бедра, грудь.

И женские руки массируют плечи.

Зинаида, ассистентка Крохина. Хороша, особенно волосы (густые, длинные, цвета спелой ржи) и васильковые глаза. И такая гордячка.

Всякий раз, заходя к Крохину и встречая Зинаиду, Ляхов думал: с такой переспать — будет и чем похвастать, и удовольствие. Но та и не глянет, пройдет в свой кабинет.

А сегодня Зинаида попросила ее подвезти. По дороге — заехать в универсам. Потом — донести продукты: решила использовать его и его машину по полной программе.

В награду предложила чашку кофе. Ляхов не отказался, и тут же с кухни раздалось жужжание кофемолки, и дивный аромат поплыл по квартире. Виктор Николаевич, как породистый пес, повел носом, определяя марку: Зинаида заваривала смесь — мокко, арабика и, кажется, колумбийский.

Кофе был хорош, но еще лучше был секс, такой спонтанный, незапланированный.

Подпортила удовольствие мысль о машине. Образ автомобиля, покинутого на промозглой улице, не оставлял Ляхова и в самые пикантные моменты.

Зинаида… Шельма! Только бы не проболталась Евгению.

Виктор Николаевич взял с полочки шампунь и переключил кран. Добавил горячей воды и стал мыть голову.

Крохин поддержал версию Шмакова. Правда, дал ее новое ответвление. По мнению психотерапевта, автор романа не насильник, а рядовой псих. Его нужно искать среди тех, кто поступает в больницы с попыткой суицида. Живой ли? Живой! У таких склонность к ложным суицидам. Их опыты неудачны: то доза лекарства мала, то вовремя скорая приехала, — их цель, часто ими и не осознанная: привлечь к себе внимание.

— Хотя эксперимент мог оказаться и успешным, — усмехнулся врач, он был циник.

Чем-то Евгений похож на Шмакова. А Зинаида — на Нинель. Тоже — гордячка, а с кем роман? Со Шмаковым!

Ляхов усмехнулся пренебрежительно и вспомнил сумрачную фигуру, неласковый взгляд, голые замерзшие руки и… И сел. И струя воды обожгла колено.

— О, черт! — скривился Ляхов. И закрыл воду. И встал, протянул руку к полотенцу, стараясь не делать неловких движений, чтобы не потревожить видений.

Больной взгляд Шмакова и его реплики по сюжету романа: у психа бывают минуты просветленья. Слезы Нинель, и ее заметки на полях, и тирада о всеобщей причастности к убийству. Странная молчаливость и подавленность Першина.

Да, чутье Виктора Николаевича не подвело. Роман написала Лисокина. Герой романа — Шмаков. Осталось разгадать, что легло в основу: замысел Шмакова, его рассказы о подготовке преступления или его исповедь, покаяние.

Замысел! Безусловно. Отсюда слезы Нинель, отсюда ее нервозность. Возможно, Нинель пыталась переубедить Антона и думала, что публикация романа его остановит, а возможно, полагала, что Шмаков лишь фантазирует, а теперь, когда убийство свершилось, вся жизнь Лисокиной может рухнуть в одночасье. Теперь ей нельзя признаться в авторстве романа: и Антону подпишет приговор, и себя сделает соучастницей преступления. И их любовная связь станет достоянием прессы. Нинель может потерять все: достаток, любимого, дочь, положение, работу и, может быть, свободу.

Ляхов осторожно повесил полотенце и медленно, стараясь ничего в себе не тряхнуть, пошлепал к письменному столу.

* * *

Как ни старалась Валентина убедить мужа в его непричастности к истории романа, Владимир Иларионович чувствовал себя соучастником преступления.

Кто автор романа? Кто автор того рекомендательного письма, что он, Першин, переслал Фаине, запустив маховик признания — кого? Преступника? И письмо ему, Першину, как мальчишке, как сосунку, прислал под чужой подписью — кто? Убийца прислал ему, Першину, письмо, сыграв на струнах его души, как на заурядной трехрядке?

Першин хотел видеть автора где угодно, только не в своей редакции. Он решил было, что автор романа очередной компилятор — милиционер, что пишет по материалам дел. Вот и объяснение привязанности к деталям. Ведь детали — путь к разгадке убийства. Впрочем, много они раскрывают тех убийств, все больше в детективах да сериалах. Но и в романе убийца не найден. Великолепно. Какой подтекст… Нет! Милиционер — сочинитель не оставил бы преступление нераскрытым. Да какой милиционер?! Язык романа литературный, причем нарочито, подчеркнуто литературный. Автор романа — литератор, и от этой данности не уйти.

И все же Владимир Иларионович встретился со знакомым следователем. Но тот на вопрос, кого из его коллег могло как писателя заинтересовать убийство публициста Якушева, отмахнулся пренебрежительно: очередное квартирное ограбление; если оно и имело некоторый резонанс, так лишь потому, что старик был популярным в прошлом публицистом да знали его в определенных кругах как коллекционера золотых монет. «Монеты и не найдены, — как великую тайну шепнул следователь, но тут же добавил обычным тоном, — хотя старик мог их продать».

— А контакты? — спросил Владимир Иларионович. — Установлены?

— Да так… — следователь поморщился. — В квартире найдена масса рукописей. Одна из комнат — склад макулатуры. Видимо, надеялись на протекцию, на рецензию, но рукописи, похоже, Якушев не раскрывал. Лежат стопками под слоем пыли.

— А… чьи рукописи? — спросил Першин, желая и опасаясь услышать ответ.

— Да разные. Сотни. Проверяем. Но все так… Публика несерьезная.

— Но у вас такая техника! Говорят, по пылинке можно портрет составить, — настаивал Першин.

Следователь лишь рукой махнул: преступлений — тьма, а денег — ноль.

Провожая Першина до дверей, следователь напоследок хмыкнул:

— Не имей он причастности к вашему цеху, плевали бы вы на его убийство.

* * *

Першин брел домой подавленный: значит, автор романа — литератор, и он же, литератор, — убийца?

И только один литератор приходил Першину на ум, только один был и талантлив, и озлоблен, и осведомлен о его, Першина, привычках и повадках.

Нет! Убийца не описал бы преступление так, как оно описано в романе. Нет. Его память хранила бы иные детали, важные именно для него: не слышны ли шаги за дверью, нет ли глазка в дверях соседней квартиры, ну, что там еще могло быть важным для убийцы, — но не аромат «Ivoir de balmain», оставленный на лестничном пролете соседкой Старика.