Убийство в стиле эссе

Но бывать в этом милом чуланчике хотя бы изредка, хотя бы раз в неделю!..

Да, конкурс… Интересно, конечно. Шмак не станет интересоваться ерундой. И, когда Шмак говорит о конкурсе, он становится такой, такой… Ну, такой интересный! Нет, Шмак всегда интересный. Он просто — интересный. Но тут начинают волновать шмаковскую поверхность такие бурные подводные течения… Ах, да Шмак — он всегда… Ну, это же Шмак.

И все же…

И Нинель, придвинув золотистое пушистое плечико к линялому плечу Антона, заговорила о конкурсе.

Уже некоторые иностранные корреспонденты между аперитивом и канапе с икрой обронили: роман можно перевести, это может быть интересно нашему читателю. Но — кто автор? Где он? Это что — загадка русской души? И никто не знает, кто автор. По условиям конкурса автор имел право на анонимность, и это можно понять: никто не хочет делать свое поражение достоянием широких кругов общественности, но то, что он, автор, не объявится, став призером, — подобный вариант развития конкурсных событий не рассматривался. И теперь эта клика, то есть высокочтимое жюри (Нинель мило глянула на Першина и мило улыбнулась, мол, только не вы, Владимир Иларионович) — без штанов и в луже.

Шмаков хмыкнул-буркнул, ткнувшись носом в тарелку с заливным, и ободренная Нинель продолжала с энтузиазмом.

Ах уж эти русские, — между канапе с икрой и кахетинским, — они так широки, они так безрассудны. Так расточительны. Так… Автор не идет за деньгами. Народ не знает своих героев. В цивилизованном мире любой культурный человек по первой фразе узнает почерк известного мастера. Ох уж эта Россия.

— Про Сартра своего забыли!

Шмаков, что только что отправил в рот горбушку с остатками желе, поперхнулся и изумленно смотрел на Нинель.

Владимир Иларионович, пряча улыбку, отвернулся к официанту: а он-то, старый болван, думал-гадал, с чего это Нинель подсела к нему на том вечере, мнением его интересовалась.

Официант подошел с готовностью на лице, кося глазом на протертый воротник Шмакова, но Шмаков и Нинель, занятые друг другом, не заметили официанта.

— Да-да, — Першин кивнул головой на вопрос «нести ли горячее», продолжая слушать Нинель: тема была ему интересна.

Роман, как и водится, никто не читал. Ну, кроме… любителей полистать странички. Тут до серьезных книг руки не доходят. Павлов, ну тот, спецкор «Литературки», говорил, что в юности до Достоевского не добрался, а теперь уже столько о нем и его книгах знает, что самого читать неинтересно. Вот уйду, мол, на пенсию, тогда…

Ну и «Старика» никто не читал. Его, оказывается, даже не номинировали. Был специальный сайт, где всякий, кого отвергли или кто просто не успел, печатал себя сам. И тоже принимал участие в конкурсе. И зачем было тогда кого-то читать? номинировать? или оплатили сей труд?

Нинель вскинула ресницы в сторону Першина, мило улыбнулась, но ответ ждать не стала:

— Ну, дело благое.

И снова склонилась к Шмакову.

Ну, в общем, у всякого в жюри был свой интерес, и, чтобы совсем уж не переругаться, решили первую премию не присуждать никому. И тут — вдруг — выплыл этот роман. Как Бабицкая его раскопала?! Чего бы она искала на сайте вольных художников?

Теперь все о романе говорят, теперь все роман читают. Теперь все ждут, когда роман издадут. А как издавать — без автора? Уже установили, что роман пришел из интернет-класса, можно и фамилии все поднять, да что толку — документы в классе не спрашивают. Говорят, автор объявится, когда роман напечатают и распродадут, — предъявит дискету, укажет точно день и час, еще что. Но как печатать — без автора?

Першин почему-то почувствовал тревогу и сказал почти про себя:

— Что-то здесь не то.

— Да уж! — буркнул Шмаков.

И Нинель умолкла, глядя на одного и другого. И спросила, почему-то шепотом:

— Вы думаете, он не специально исчез, чтобы роман пошел нарасхват? Вы думаете…

И Нинель округлила глаза.

— Да тут думай — не думай, — задумчиво сказал Владимир Иларионович. — Вариантов возможных масса. Может быть, болен, и болен серьезно, — и ему самому и родственникам не до конкурса. Может быть, в турне, — хотя оттуда мог бы поинтересоваться и дать о себе знать. Или в командировке, и так загружен, что забыл про сроки. А может быть и такой вариант: литература — хобби, хочет утвердиться сам для себя, и только. Такое тоже возможно.

— А псевдоним? Я понимаю: Владимир Иларионович подписался бы Иларионов. Или, — Нинель кокетливо улыбнулась, — Валентинов. Ну… кто-то Снежин. Ну… кто-то Алкашин. Но Мешантов — это что?

Першин и Шмаков посмотрели на Нинель, посмотрели друг на друга, и Шмаков произнес:

— Злобный. Mechant.

— А имя? — тихо спросил Владимир Иларионович.

— Анисим — исполнитель, — тихо ответил Антон.

— Ой, — тихо сказала Нинель и обхватила себя руками.

* * *

Роман печатали на принтере, снимали на ксероксе — читали.

Роман, и правда, был неплох, то есть «Уход старика» был ничем не хуже тех произведений, что должны были получить премии.

Роман читали все, и всяк видел в романе свое.

Читала общественность, вдумчиво и неторопливо, и находила в сюжете романа скрытые намеки на неблаговидные поступки первых и известных лиц.

Читала милиция (та ее часть, что читает) — снисходительно и с интересом. Обсуждала и посмеивалась: эти рассуждения о психологическом состоянии преступника… — преступник, он и в Африке преступник.

Читали мастера детектива, с иронией и обидой. Сюжет — примитивен: убил, ограбил, раскаялся. Убил! Ударил ножом, и все — никакой фантазии. Из-за чего шумиха?!

Читали роман в литературных кругах. Спорили. Одни доказывали, что роман — середнячок, однодневка, и главное его достоинство — злободневность. Другие утверждали, что роман вскрывает глубинные пласты бытия и при каждом новом прочтении читатель открывает новый пласт.

Газетчики читали роман заинтересованно, находили в героях черты знакомых и решали, кто послужил основным прообразом.

Предполагали, озарялись, спорили, доказывали, сомневались: кто прототип Бондаря? Да это же!.. Нет, не говори, это явно… А Старик? Да тут и гадать нечего, это… Э, нет, не скажи, образ явно собирательный.

В редакции, где работал Владимир Иларионович Першин, вокруг романа велись разговоры профессиональные: обсуждали лексику автора, стилистические обороты (отдельная дискуссия возникла из-за повторов — наречий, глаголов; одни журналисты с сожалением констатировали небрежность автора, другие с мудрой улыбкой говорили о приеме нагнетения).