Учебник выживания для неприспособленных

И вот в почти тишине, внезапно накрывшей эту ничтожно малую частицу океана, под громоподобный вдох, кит снова всплыл на поверхность.

— Это финвал, — сказал француз, имени которого Вольф не помнил.

Вольф намотал на ус информацию. Сам он знал о китах не больше, чем о разведении араукарий. Во всяком случае, теперь, когда они подошли ближе, животное оказалось и впрямь внушительного размера: от двадцати до тридцати метров. Ощущение было — мороз по коже, в голове не укладывалось, что он рядом с живым существом, которое весит не меньше ста тонн, как двадцать пять слонов, как больше тысячи человек. Изрядное количество адреналина взыграло в его венах, согревая лучше центрального отопления.

Немец был внешне спокоен. Он аккуратно повернул гарпунную пушку, прицелился и нажал на спуск. Выстрел грянул как удар грома, и сразу за ним последовал пронзительный душераздирающий вой, похожий на звук синтезатора, запрограммированного психом в кислотном приходе.

— Это кит. Его задело, — снова заговорил француз.

У самого борта тысяча человек, равных весу кита, барахтались в воде, смешанной с кровью. Кит выпустил пунцовый фонтан, и замерзшие брызги посыпались, отскакивая от палубы, прямо на экипаж. Капитан выкрикнул приказ, непонятный никому, кроме немца, который запустил лебедку. Кит сопротивлялся, гарпун затерялся где-то в жирных глубинах его спины. Снова грянул гром. Вольф увидел капитана, тот покинул мостик и вышел на палубу, на нос, в руках он держал духовое ружье и стрелял в направлении головы животного.

Кит в ярости и отчаянии бил хвостом в борт над ватерлинией, и весь корабль отзывался гулко, как большой барабан. Капитан бросил ружье и схватил конец троса, аккуратно уложенного под пушкой. Вольф разглядел скользящую петлю, широкую, с самого капитана, и понял, что сейчас произойдет. Капитан перегнулся через борт, он плевать хотел на кровь с солью, заливавшую ему глаза, на сокрушительные удары, от которых корабль ходил ходуном, он был весь поглощен предстоящей операцией. После нескольких попыток ему удалось набросить петлю на хвост, и он испустил победный клич на высоких нотах, ни дать ни взять, маленькая девочка, получившая на день рождения домик Барби. Он продел конец в ворот лебедки и запустил мотор. Медленно-медленно из воды показалась вся задняя часть кита. Удерживаемый двумя стальными тросами диаметром в несколько сантиметров, пронзенный гарпуном и изрешеченный пулями, кит больше не трепыхался. Большой черный глаз смотрел на экипаж обреченно, а брюшные плавники вяло хлопали по бокам.

Капитан вскрикнул и резко остановил лебедку. Выражение его лица изменилось. Глубокие морщины перечеркнули лоб.

— Твою мать! — произнес он, глядя на кита.

Все присмотрелись.

— Твою мать! — повторил капитан.

— Что такое? Что происходит? — спросил Вольф у француза.

Француз вытянул шею.

— Не знаю.

Капитан повернулся к своей команде. Вид у него был такой, будто он вот-вот расплачется.

— Нельзя его ловить. На нем серийный номер!

Вольф подался вперед, пытаясь разглядеть, где он мог увидеть серийный номер. И действительно, вот он, у самого плавника, светло-серые цифры и штрих-код над ними.

— Какая марка? — спросил немец, весь взмокший от усилий.

— Найк, — сказал француз, показывая на «свуш», такую узнаваемую перевернутую запятую на боку финвала.

— Черт! Здесь рыболовецкие воды! Как его сюда занесло? — простонал капитан.

Откуда здесь взялся этот найковский кит, никто понятия не имел. Напрашивался резонный ответ, что он приплыл оттуда, где ему полагалось быть. Несомненно одно: он не имел никакой товарной ценности. Его генетический код защищен копирайтом, а за это денег никто не даст.

Позже, закрыв глаза на своей койке после пятичасовой смены, Вольф никак не мог отогнать одно видение: его преследовал взгляд кита.

Самый добрый и самый грустный взгляд, который он когда-либо видел, куда грустнее и куда добрее, чем взгляд Кати в тот день, когда она сказала, что не хочет больше с ним жить.

Вольф плакал долго, но беззвучно.

Он не хотел никому быть помехой.

Часть вторая

1

В начале не было ничего.

Ни пространства, ни света, ни течения времени. Не было ни вчера, ни завтра, ни сегодня.

Хуже забастовки.

Хуже дефицита.

Ничего — и больше ничего, но ничего страшного, в конце концов, ничего — это тоже неплохо.

Ничего — все же открывает какие-никакие перспективы.

Ведь только когда появилось что-то, стало понятно, что давно не было ничего и это самое что-то, в конце концов, тоже не так уж плохо.

Но это что-то, появившееся тогда, между концом ничего и началом всего остального, признаться, почти ничего собой не представляло. Затрепетали безымянные частицы. Вздрогнули кванты, столкнулись атомы…

Да, это что-то не представляло собой ничего.

Но между ними, между ничем и чем-то, ничего собой не представлявшим, имелся зазор, а зазор — это уже кое-что.

Любой помощник менеджера это знает.

Вот только, чтобы кто-то это понял, надо, чтобы этот кто-то был.

Но тогда не было никого.

А потом из этого чего-то, ничего собой не представлявшего, неизвестно откуда взявшегося и непонятно как сюда попавшего, появилось кое-что, представлявшее собой что-то, и не одно. Но, плавая в еще не оформившейся Вселенной, плотной и раскаленной, кое-что ничего еще не замышляло.

И вот тогда-то появился бизнес-план.

И кое-что стало вещью и постигло смысл своего существования.

И можно было наконец подумать о рациональной организации.

Понадобились миллиарды лет, чтобы оформилась Вселенная. Понадобились еще миллиарды лет, чтобы, потратив изрядное количество энергии, создать и затем остудить сферу площадью в пятьсот десять миллионов квадратных километров, и понадобились миллионы лет, чтобы атмосфера, насыщенная метаном и двуокисью углерода, сконденсировалась в массу соленой воды. Это была закладка фундамента, много шума и пыли, но никуда не денешься, разрешение на строительство получено и соседи предупреждены.

На тот момент самое трудное было сделано, но оставалось дождаться окупаемости инвестиций. По окончании стройки пришел черед отделочных работ: в протерозойскую эру появилась клетка. Затем, в конце докембрийской, первые амебы. Расцвели морские анемоны, очень красивые, они мягко колыхались в толще почти пустых океанов, вот она, одна из первых форм счастья, знай себе цвети, не заморачиваясь, да рассыпай гаметы… Можно на этом и остановиться, но подняли бы хай инвесторы. Так что это лишь этап. Пришлось продолжать, прямиком в палеозой, водоросли, потом папоротники, потом насекомые, мелкие рептилии, работа кипела, веяло новизной, открытие не за горами, но оставалось подправить пару-тройку деталей на уровне оснащения: так, в конце мелового периода отказались от динозавров, которые вид-то имели, однако ставили крест на рациональной организации пространства. Остановились в итоге на размере более практичном, метр пятьдесят в высоту плюс-минус тридцать-сорок сантиметров и в среднем сорок в ширину: уже были заложены основы мерчендайзинга с соблюдением золотого правила, не допускающего больше шести действующих лиц на квадратный метр.

Затем, перед самым открытием, в плейстоценовую эпоху четвертичного периода, отрегулировали термостат: не слишком жарко, не слишком холодно, в аккурат комфортно, чтобы задержаться, осесть, чтобы больше не возникало желания отправляться за десятки километров купить поесть. Служба опытно-конструкторских работ усовершенствовала проект, рассчитав размеры машин — около пяти метров в длину и метр восемьдесят в ширину, — и соответственно паркингов. Высота потолков составила от трех метров до трех пятидесяти, в зависимости от площади. Островные прилавки от метра шестидесяти до метра восьмидесяти в высоту, а оптимальное расстояние между ними не меньше двух метров, чтобы тележки — шестьдесят сантиметров в ширину и метр в высоту — могли свободно разойтись.