Учите меня, кузнецы (сказы)

Вижу, не по ноздре Андрюшке такая должность. Последнее дело дрова рубить да кашевару подтаскивать. Выбирать, однако, не из чего, Отзывает он меня в сторону и говорит:

— Дядя Пантелей, ты мне дашь топор?

— Неужто, — спрашиваю, — у тебя дома не найдется?

— Дома как не найтись… Найдется. Да зазорно мне с ним через всю деревню тащиться. Смеяться ведь будут, «Андрейка Соколок под кашеваровым началом». Проскулят на все лады. А я, может, в первом же бою и коня, и оружье добуду. Ты, дядя Пантелей, уж пожалуйста, не говори никому про кашевара-то. А то на всю жизнь присохнет…

— Ладно, — говорю, — беги за гармошкой, а топор найдем. — Ну, дал я ему топор да, можно сказать, на топоре и женил. Колчака тут вскорости кончили, а действительную Соколку пришлось в саперах служить. Там он и вник… И домой с топором явился. Только уж не с моим. Черен такой легонький, фасонистый, с загогулинкой на конце. Лезвие аж горит — да звонкое, звонкое.

Мать у него к той поре умерла — один парень остался. Насчет земли не тревожится, насчет покоса — тоже.

— Куда мне, — говорит, — с землей? Лошаденки нет. Так перебедую. Один топор, один сапер — не пропадем.

Минеич, который сейчас за Соколками приглядывает, тогда в самой силе мужик был. Дока по плотницкой части. Одна беда — молчун несусветный. Баба попервости уходить от него собиралась из-за этого.

Вот Андрейко и вступил с этим Минеичем в компанию. Кому домишко, кому амбарушку срубят. Внедолге школу затеяли строить, а тут колхоз организовался — вовсе дела хватает. Так они с топора и кормились. Что и говорить — мастера отменные, да и дело свое любили.

Я нет-нет да и напомню Андрейке про кашевара. Смеется. Не бывает, говорит, дядя, худа без добра. А сам ноготком лезвие топора пробует. Женился он, дом себе сгрохал пятистенный, ребятишки пошли. Живет полной чашей. На народе ему уважение, на гулянье первый запевала, гармонист — самый компанейский мужик, одним словом. Шутки свои не забывал. Так и жил с задиринкой.

Помню, до колхоза это еще было… Завел себе Тихон Огнев — кулачок он у нас был — орловского рысака. Гоняет по деревне из конца в конец, гикает, ухает, кур, поросят топчет — любуйся, мол, православные, как я свою натуру распотешиваю. Андрейко с ним и заспорь:

— Твой, — говорит, — орловский ни за что так не побежит, как я побегу. Меня, — говорит, — в армии ни один конь не мог обогнать, а твой — тьфу!

Тихона заело, хоть и посмеивается. А Андрейко свое толмит:

— Ноги у него еще не так вставлены, чтоб меня обогнать…

Как раз воскресенье. Народу тут порядочно набралось. Неужто, думаю, и верно рысака обгонит? А Андрейко зудит:

— Двухколодешных обгонял, а этого…

Поспорили на четверть вина. Бежать от Тихонова дома до молоканки.

Оседлал Тихон рысака.

— Ну, — говорит, — захлебывай ветерку, Андрюха!..

Прочертили черту — стали перед ней.

Раз, два, три!.. — скомандовали.

Тихон как даст шпоры — конь змеем взвился, из милости земли копытом касается, а Андрейко повернулся да задом к молоканке трусит.

Тут народ и грохнул… Сообразили, почему он говорил: «Твой конь так не побежит, как я побегу». Поставил в дураки Тихона. Тот после от досады да от смеху людского и рысака куда-то сбыл. «Нечистых кровей», — говорит. Андрейка и тут ему подпустил:

— Точно, дядя Тихон! Разве это кровя? Чистокровные хвостом впереди бегают!

Мда-а… Так все было бы ладно… Жили люди, радовались, а тут бац — война! Пришел черед Соколку идти. Жена, известное дело, ревет, ребятишкам тоже мало веселого… Три сына у него осталось. Сам-то, хоть и сумно на душе, однако крепится:

— Брось, — говорит, — Аленушка, сырость разводить, а то я, до военкомата не доехавши, заржавею.

Отшучивал ее от слез Соколок.

Служил он опять в саперах. Года три писал — все в порядке было. За границей уж случилось… Рассказывал это его сослуживец, сапер же, из одного с ним взвода. После войны специально Андрееву семью разыскал… Стала молодежь у них во взводе роптать. Чертова, дескать, служба… Славы тебе никакой. Оружье за плечами таскаешь, а топор да пилу в руках. Воюешь холодным способом с чурбаками да со сваями… А фриц как засекет, где саперы копошатся, — всей нормой выдает. То артиллерией пугнет, то самолетов нашлет, а то и из пулемета обгавкает. Сверли, сапер, пупом землю!

Служба эта, что и говорить, опасная. Переправы-то под огнем другой раз наводили. Опять же мины… Сапер их ставит, сапер их снимает. Оплошает рука, да что там рука, палец — и найдут от сапера одну пуговку да хлястик. Но больше всего собственные погоны молодежи не нравились. Топор на них обозначен. Расскажи-ка спробуй какой кареглазой, что ты на «ура» ходил! Сапер, верно, что крот. Молчком да ощупью работает. Но случается и «ура». А какое этому подтверждение топор может дать? «Натеши-ка щепочек», — скажет кареглазая.

Андрей в ту пору командиром отделения у них был. Слушал он, слушал эти разговоры и не вытерпел.

— Раскукарекались, — говорит, — петушата, раскудахтались… А того не соображаете, что нет оружия сильнее да ловчее, чем топор в руках у человека. Он, топор, — наместник бога на земле.

Вон он куда им закинул! Так и сказал. Ну, тут и молодые и бывалые уши навострили. Как так — наместник бога?.. Наместником, дескать, папа римский числится, а ты — топор…

— Папа это так, — продолжает Андрей. — А настоящий наместник — топор, и больше никто!

Ну, зацепил за интересинку… Как, да что, да почему — пристают. И повел им Соколок рассказ из Ветхого завета:

— Первый человек, прародитель наш, Адамом звался. И была ему дадена жена — Ева. Поселил их бог в раю — живите на полном довольствии. Ну, Адам был мужик степенный — непьющий, некурящий и прочее, а Ева со змеем шашни завела. Попользовалась яблочком — сама оконфузилась и Адама в конфуз ввела. Бог видит такое дело. «А ну-ка, — говорит, — шагом марш из рая! Блюсти себя не умеете. Я на вас как на себя надеялся, а вы семейственность в раю разводить?! Ать-два отседова!» И вытурил их на землю.

— И вот представь, — обращается Андрей к одному молоденькому саперчику, — что ты тот Адам. Как бы ты жил на земле, не будь у тебя топора? Избенку какую-нибудь срубить надо? Загоны для скота загородить надо? Соху сделать надо, кнутовище вырубить надо? Еву пристращать надо? А чем? Без топора, дружок, человек как без рук… А с топором — бог! И все, что на земле построено — города, деревни, мосты, кресты, коробок спичек, сапожная колодка, приклад винтовки, — все это от топора свое начало ведет. Недаром ученые определяют, что первый инструмент был у человека — топор. Пушка — дура, на войне голосит, а топор, что птичий звон, никогда на земле не смолкает. Самый способный инструмент! Я им дерево свалю, и обделаю его, и гвоздь забью-вытащу, и колодец выкопать могу, и фашиста раздолбаю, и твоему сыну люльку смастерю, и даже, если командованье дозволит, Гитлеру гроб спроворю. Топор, можно сказать, сынок, человека в люди вывел. Вот и получается: бог землю сотворил, а топор — все остальное. А раз так, то и выходит, что он наместник богов…