Учитель из Меджибожа

И через минуту деда Панаса нельзя было узнать. Ему хотелось обнять и расцеловать своего гостя. Он порывался что-то важное ему поведать, расспросить — этот человек, видать, много чего знает, — но понял, что уже поздно, тот смертельно устал и должен хорошенько выспаться.

Пожелав ему спокойной ночи, старик бросил возле холодной печи сноп соломы, покрыл рядном, запер дверь на засов, занавесил окно и, сняв тяжелые башмаки, лег неподалеку, возле дверей, словно стремясь уберечь его от всех возможных напастей.

Дед Панас не спал, охраняя сон измученного странника, который сразу же заснул богатырским сном. Прислушивался к шуму тополей за хатой, и ему все мерещилось, что кто-то сюда крадется. Он что-то тихонько шептал, будто молитву за спасение души своего необычного гостя, как бы благословлял его. Жалко было, что мало с ним поговорил. Давно не встречал здесь таких людей.

Было уже утро. Солнце висело высоко в небе, когда Петр Лазутин проснулся, широко раскрыл глаза, испуганно осмотрелся вокруг, не понимая, где находится.

Увидя хозяина, возившегося у горящей печи, вскочил с постели, низко поклонился ему, ужаснулся, то на дворе уже день, а сам он еще здесь. Хотел было сразу отправиться дальше, но старик уговорил его поесть картошки и супа. Пришлось согласиться. Умывшись и наскоро подкрепившись, он попрощался с гостеприимным дедом Панасом и отправился в дорогу.

Старик долго стоял у калитки, провожая взглядом неразгаданного путника, который ему так пришелся по душе!

Извилистой степной тропой, которая то и дело исчезала в крутых балках, Петр Лазутин, держась на почтительном расстоянии от большой дороги, шел в направлении к Запорожью. Буйная весна незаметно преобразила все вокруг. Дышалось необычно легко, и если бы издали не доносился грохот артиллерии, можно было бы подумать, что никакой войны вообще нет и что эти поющие птицы и звонкие жаворонки скоро будут встречать на полях хлеборобов, что эта одичавшая земля оживет, как в добрые мирные времена. Как все-таки прекрасен мир вокруг и как люди могли бы счастливо жить, если б покончили с проклятыми оккупантами!

Впереди лежало большое село, и все чаще встречались по дороге путники с котомками за плечами. Молчаливые, сосредоточенные, они шли в надежде где-то выменять оставшиеся тряпки и посуду на кулек муки или ведерко картошки. Шли старики, женщины с малышами на руках. Голодные, измученные, несчастные, они казались чернее земли. Попытался заговорить с ними, но никто не останавливался, не отвечал на его приветствия, даже не смотрел в его сторону — ведь на нем ненавистная шинель… А если кто оглядывался, то только с враждебностью. Он задержал замазанного мальчугана с пересохшими от голода губами и протянул ему краюшку хлеба. Тот исподлобья взглянул на него, проглотил набежавшую слюну, но горбушку не взял, убежал… Ничего не возьмет из рук проклятого оккупанта!

Петр Лазутин вздрогнул всем телом. На глазах у него блеснули слезы. Иди расскажи этому малышу и голодным, измученным, несчастным людям, что он такой же, как они, а возможно, еще несчастней.

Ускорил шаг, стараясь не задерживаться, не вступать больше ни с кем в разговоры. В их глазах он видел ненависть, презрение к врагу.

Нет, он, пожалуй, свернет к большой дороге — может, наткнется там на попутную машину. Пора уже пристать к какому-нибудь берегу…

Вскоре вышел почти к самому шоссе, по которому один за другим шли грузовики. Иди знай, какой остановить. Не отвезут ли тебя прямехонько в комендатуру?..

Долго смотрел с крутого косогора. Наконец движение немного схлынуло, почти опустела дорога…

Вот из-за поворота показался легковой автомобиль. Петр хотел было залечь в кустах, чтоб его не заметили. Но опоздал. Машина резко остановилась, кто-то окликнул его из открытой дверцы.

Сердце усиленно заколотилось. Кажется, напоролся. Надо ж было ему здесь торчать! Делать нечего, пришлось подойти.

На дорогу выскочил стройный молодой лейтенант в новеньком аккуратном мундире. Он пристально посмотрел на солдата, который заметно побледнел под его взглядом. Достал из полевой сумки карту ц скороговоркой спросил, как проехать до Гуляйполя.

Немного отлегло от сердца. Петр ждал худшего! В одно мгновение преобразился, заявил, что это совсем несложно. Кстати, и он туда же держит путь, и ежели уважаемый герр лейтенант не против, то может проехать с ним до самого Гуляйполя.

И вдруг спохватился, что смолол глупость. В пути могут начаться расспросы, кто такой да откуда. Хотел было отойти от машины, но лейтенант тут же согласился взять его.

Путник мысленно выругался: ведет он себя хуже некуда и может за это поплатиться. Но ничего уже не поделаешь!

Он сидел на мягком сиденьи — давно не ездил так роскошно. Заметив, как лейтенант вытащил из кармана пачечку дешевых сигарет, порылся в сумке и вынул свои, турецкие. Угостив болтливого лейтенанта, а также погруженных в мрачные, видать, мысли капитана и шофера, стал рассказывать об аромате, качестве и свойстве этих сигарет и вообще о странах, производящих добротное курево.

— Мне кажется, что турецкие, — я имею в виду те, которые вы только закурили, — это лучшие в Европе… — Петр решил и слова не дать вымолвить офицерам. — Да, так я и говорю… Редко теперь найдешь хорошего табачка. Я был несколько дней у своего дяди, может слыхали, генерал Курт Гляке. — Он даже забыл, что совсем недавно назвался племянником совершенно другого. — Так он угостил меня вот этими чудесными сигаретами… Они, сами понимаете, теперь в цене, и курят их, как правило, только высшие чины.

— Конечно, кто же этого не знает, — мотнул головой лейтенант. — А что касается Курта Гляке, то это выдающийся известный генерал, ему и положено курить такие…

Значит, случайно встреченный солдат оказался родственником такого военного!

— Вот здорово! Очень приятно… Битте шён, наверное, приятно быть отпрыском знатного в рейхе человека…

— Ну, конечно! Дядюшка даже пытался оставить меня в штабе своей части, — оживился Петр. — Но я никогда же пойду на это! Цель одна: сражаться за великого фюрера, а не отсиживаться в штабе возле дядюшки… Фатерлянд, рейх юбер аллес!

Да, толковый солдат им попался! Все трое кивками головы одобрили его отношение к протекционизму.

Машина мягко неслась по прямой, как струна, асфальтированной дороге, местами сильно разбитой гусеницами танков. Пассажир не переставал говорить, посматривал, не покажется ли наконец Гуляйполе. Шутка ли, все время что-то рассказывать, околпачивать незнакомых офицеров сведениями о несуществующем дядюшке. С трудом сдерживал себя, чтобы не рассмеяться, — те говорили ему, что хорошо знают, слыхали о таком известном генерале от инфантерии.

Поскорее бы добраться до места! Хоть бы они не стали задавать каверзных вопросов: откуда едет, что собирается делать в городе?..

Когда у него иссяк запас слов, а на перекрестке появилась табличка «До Гуляйполя — три километра», попутчик еще успел рассказать уважаемым офицерам солдатский анекдот и сильно рассмешил их. И тогда, решил он, настало самое подходящее время расстаться.

Попросил остановить машину. Отсюда, значит, ему уже совсем близко до его части. Распрощались с веселым солдатом, позабыв о субординации. Он их еще раз угостил шикарными сигаретами — подарком дядюшки-генерала — н авто помчалось к Гуляйполю.