Удар молнии

— Этого достаточно? — спросила Элен. — Можно вернуться в спальню?

— Да, мэм, конечно, большое спасибо, — ответил Мейер.

— Надо ж, колотятся в дверь, когда добрые люди уже давно спят, — проворчала Элен, закрывая за собой дверь.

— Весьма сожалеем, — сказал Мейер, обращаясь к Загелу, — но это наша работа.

— Да, да, не стоит извинений. Надеюсь, вы поймаете его.

— Постараемся, сэр, спасибо.

— А вопрос можно задать?

— Разумеется.

— На вас это что — парик?

— Гм... да, — неохотно ответил Мейер.

— Я тоже подумываю, что надо бы обзавестись. Только не таким. Я хочу настоящий купить. Когда не угадаешь, что на тебе парик, понимаете, что я имею в виду?

— Н-да.

— Что ж, спокойной ночи, — проговорил Клинг. — Спасибо, что уделили нам столько времени, мистер Загел.

— Спокойной ночи, — пробормотал Мейер.

По дороге к машине он не произнес ни слова. Пока они беседовали с Загелом, разыгрался настоящий ветер. Похоже, вот-вот начнется дождь.

— Я так по-дурацки выгляжу, Берт? — проговорил Мейер.

Клинг промолчал.

— Берт?

— Ну, как тебе сказать... Вообще-то, честно говоря, да.

— Так я и думал.

Мейер стянул парик, подошел к мусорным ящикам, поднял крышку одного из них и швырнул парик внутрь.

— Легко достался, легко расстанемся, — вздохнул он.

Но голове стало холоднее. Мейер надеялся, что дождь все же не пойдет.

Фолгер-роуд заимствовала свое название у университета Фолгер, расположенного у нижней оконечности широкого бульвара, который, постепенно поднимаясь вверх, упирался другим своим концом в самый крупный деловой квартал города. Карелла как-то пытался объяснить одному приезжему, что если выделить центральную часть Сан-Диего, то она просто растворится в любом из отдельно взятых районов, которые в совокупности своей и составляют этот город — единственный, разумеется, настоящий город в целом мире. Ну, это, пожалуй, было слишком сильно сказано. Карелла не бывал в Лондоне, Париже, Риме и Токио или в других людских муравейниках, которые, с его точки зрения, можно было бы назвать настоящими городами. Впрочем, этому малому из Мадли Бутс, штат Айова, не объяснить было, что такие части города, как Квартал или Эшли Хайтс, просто проглотят его городишко и даже не поперхнутся. Это можно понять, если только понимаешь, что такое город, если понимаешь, что квартал, который называется, допустим, Фолджер Роуд, с яркими огнями, магазинами, оживленным движением и людским потоком равен не менее чем восемнадцати городам вроде Милдью, штат Флорида, или Брокен Бэк, штат Аризона.

Да и сам университет был, пожалуй, размером с город, не меньше, скажем, чем Лост Соулз, штат Монтана. Основанный католической церковью в 1892 году, он состоял тогда из нескольких больших каменных зданий, окруженных незастроенными участками земли. Они, впрочем, и сейчас пустовали. «Риверхед» это вульгарная перелицовка названия «Рихерт», которое, в свою очередь, представляло собой усеченный вариант оригинала «Рихерт Фарма». В давние времена, когда мир был еще молод, когда в городе привольно поживали голландцы, земля, примыкающая к Айсоле, принадлежала некоему Питеру Рихарту. Рихарт был фермером, который к шестидесяти восьми годам устал вставать с петухами и ложиться, едва стемнеет. По мере того как город рос и раздвигал свои границы и нужда в участках за пределами Айсолы становилась все острее, Рихарт либо продавал, либо отдавал в дар свои владения. В конце концов он освободился от них вовсе, а сам переехал в Айсолу, где зажил беспечной жизнью толстого богатого бюргера. Рихарт Фариз сделалась просто Рихарт: впрочем, эта простота была кажущейся. Когда разразилась первая мировая война, название это, между прочим, голландское, а вовсе не немецкое, стало оскорблять чувства людей, и посыпались петиции с требованиями изменить его из-за слишком тевтонского звучания, что, возможно, привлекает сюда всяких Гансов, которые подло отрезают руки бельгийским детишкам. В 1919 году возник Риверхед, который сохранился и доныне — только другой, не тот, что был в 1892 году, когда католическая церковь решила забросить в эти окраинные земли зерна просвещения.

Ныне университет занимал площадь в двенадцать гектаров дорогой земли, за которую можно было бы выручить такие деньги, что Папа отслужил бы торжественную мессу, а потом исполнил бы небольшой танец на улицах Варшавы. Весь кампус был окружен высокой каменной стеной, на строительство которой у итало-американских вольных каменщиков ушло не одно десятилетие. Пятнадцать лет назад университет открыл свои двери для девушек; этого Папа со своим окружением явно бы не одобрил. Поговорив в административном здании с клерком, у которого постоянно слезились глаза, Карелла с Олли выяснили, что Луэлла Скотт действительно является студенткой университета и живет в общежитии для первокурсниц, которое называется Ханникэт.

Направляясь в общежитие по дороге, обсаженной с обеих сторон деревьями, Олли заметил:

— Неприлично как-то звучит, а? Это же католический университет. Ханникэт? Да, грязь какая-то.

Общежития в Фолджере были раздельные. Первокурсница, уткнувшаяся носом в учебник, услышала стук в застекленную дверь и подняла голову. Над столом висела табличка «Приемная». Олли кивнул, чтобы она открыла. Девушка покачала головой. Олли достал бумажник и прижал к стеклу полицейское удостоверение. Но девушка снова покачала головой.

— Здесь у них меры безопасности покруче, чем у нас в главном управлении, — сказал Олли, обращаясь к Карелле. И заорал во все горло:

— Полиция! Немедленно открыть дверь!

Девушка вышла из-за стола и направилась к двери.

— В чем дело?

— Полиция! — снова крикнул Олли. — Удостоверение видели? Ну так открывайте эту чертову дверь!

— Не имею права, — ответила девушка. — И перестаньте ругаться.

Их разделяло довольно толстое стекло, так что девушку было едва слышно.

— Это вы видели? — не снижая тона, проговорил Олли и снова вытащил удостоверение. — Мы полицейские. Открывайте дверь! Полицейские! Полиция!

Девушка прижалась носом к двери и принялась изучать документ.

— Я сейчас ее пристрелю, — сказал Олли. — Открывай!

Девушка наконец отперла дверь.

— Вход разрешен только учащимся, — строго сказала она. — В десять мы запираем дверь, и, чтобы войти после этого времени, надо иметь собственный ключ.

— Тогда, если вы никого не пускаете, зачем торчать за столом, где написано «Приемная»? — осведомился Олли.

— Приемная кончает работу в десять вечера.

— Ну, и чего вы здесь болтаетесь? — повторил свой вопрос Олли.

— Я сидела на приеме, но только до десяти. А сейчас я просто делаю домашнее задание. Соседки по комнате иногда включают радио.

— Ладно, вообразите на минуту, что вы все еще вахтер, — сказал Олли. — Некая Луэлла Скотт вам известна?

— Да, а что?

— Где она?

— Она живет на третьем этаже, комната шестьдесят два. Но сейчас ее нет дома.

— А где она?

— Пошла в библиотеку.

— Когда?

— Около девяти.

— А где библиотека? На территории университета?

— Ну разумеется, а где же ей еще быть?

— Как пройти туда?

— Так, пройдете два общежития, потом Бакстер, пересечете квадратную такую площадку, увидите небольшую крытую галерею, и сразу за ней библиотека.

— Она одна была? — спросил Олли.

— Что-что?

— Одна, спрашиваю, уходила отсюда?

— Да.

— Пошли, — бросил Олли.

— Это вы мне? — спросила девушка, но детективы уже выбежали наружу.

* * *

Узнать ее было не трудно. В команде всего три черные. Две другие уже кончали университет, он знал, какие они из себя по фотографиям в газетах, которые внимательно просмотрел в городской библиотеке. Луэлла Скотт была новенькой. Тощая девчушка, в чем только душа держится, но бегает быстро, как ветер. И умница. Только семнадцать, а уже студентка. Это хорошо, что ей только семнадцать. Из-за семнадцатилетней все городские газеты шум поднимут.

Да и сегодняшние из-за него на уши встали.