Удиви меня

— Ну нет, вот и отлично. Мы сейчас все напишем, а так продолжайте антибиотикотерапию.

Продолжать уже мало что значащее консервативное лечение больше не пришлось. Измайлов ушел, а фактически сбежал из больницы вечером этого же дня. Ожидала ли я такого? Вряд ли. Как и то, что через два дня отец привезет его снова, только уже без сознания и не к нам в отделение, а в реанимацию. А еще через два дня он отправится туда, куда напророчил в наш последний с ним разговор, так и не приходя в сознание.

А ведь еще пять дней назад я считала, что было паршиво. Эх, как я ошибалась. Паршиво на душе именно сейчас. Тогда всего лишь легкая разминка. Ненавижу пятницу. Вот просто ненавижу. И ненависть к этому паршивому дню недели еще больше подкрепилась. Сейчас Сережа доставит меня до дома, а потом поедет к родственникам. Как же все это меня бесит, черт возьми.

— А приготовь сегодня штрудель, — неожиданно произносит Сережа, сворачивая совсем не в сторону моего дома. Кажется, я слюной подавилась, от осознания того, что он не везет меня домой, стало быть, и не поедет ни к какой сестрице. Вот только штрудель, блин.

— А может что-нибудь другое?

— Не. Хочу его, — чуть улыбаясь, произносит Сережа, останавливаясь на светофоре.

— Я не умею его готовить. Тогда у меня дома его готовила мама вместе с Аней, а я сказала, что это я потому что… просто потому что.

— Просто потому что хотела мне сделать приятное. У тебя язык отсохнет сказать это вслух, Полин? — меняя интонацию в голосе, бросает Алмазов.

— Не отсохнет.

— Какая же ты все-таки гадкая девчонка.

— Ну если я такая гадкая, что ты со мной делаешь и какого черта везешь к себе домой, тогда как тебя уже вовсю дожидается твоя сестрица? А?

— А ты как думаешь?

— А я ничего не думаю.

— И не думай, — кивает головой и устремляет взгляд на дорогу.

Вот меньше всего мне бы хотелось сейчас с ним ссориться. Умела бы я готовить этот долбаный штрудель все бы было по-другому. Ладно, в конце концов, это такая ерунда по сравнению с куда более страшными вещами. Я ведь знаю, что каким бы беззаботным Сережа ни притворялся, ему плохо. Ведь понимаю это. Зачем задаю тупые вопросы и приплетаю сюда его сестру?

— Я приготовлю что-нибудь, пока ты будешь в душе. Что-нибудь вкусное. Тебе понравится. И тоже с вишней. Например, кекс.

— Кекс… звучит заманчиво.

Подумаешь, что я его тоже не умею готовить. Но ведь кекс в чашке — это вроде как легко и просто. Даже я, человек далекий от кулинарии, наслышана об этом блюде. Осталось только незаметно посмотреть рецепт.

* * *

Штрудель долбаный? Да фиг с этим штруделем, кекс в чашке — вот это по-настоящему долбаное блюдо, которое явно придумал какой-то кретин. Низ весь сгорел, а внутри полуживая масса. Все не так. Все! Открываю настежь окно, впуская свежий воздух, чтобы избавиться от запаха гари и неожиданно понимаю, что дико хочется плакать. Последний раз так хотелось, когда нашла еле живого Симбу. Но тогда грех было не поплакать, да и ребенком по сути была. А сейчас совершеннолетняя корова льет слезы из-за сгоревшего кекса. А может вовсе не из-него, а из-за того, как все сложилось. Дерьмово сложилось. Нельзя быть жалостливой. Просто нельзя. У каждого своя дорога. Всех не пережалеть. Я же понимаю это. Чего ж так противно на душе? И эти предательские слезы никак не останавливаются…

С трудом отхожу от окна, чтобы взять разрывающийся от вибрации мобильник. Не хочу брать трубку. Знаю, что звонит папа с вопросом «где я». Жуть как не хочу отвечать и оправдываться. Но на второй раз пришлось все же поднять трубку.

— Да, папа, — снова подхожу к окну, устремляя взгляд на улицу.

— Ты где?

— Я у Сережи.

— Что значит у Сережи? Сегодня пятница. Мне кажется, у нас был определенный уговор, когда ты ночуешь дома. Ты и так его нарушаешь, мне это не нравится. Давай домой. Живо.

— Я останусь сегодня у него. Мне так надо.

— Я сказал — домой, Полина, — по слогам проговаривает папа.

— А я сказала, что останусь у него. Если ты забыл, мне уже двадцать один год, и я вольна делать то, что считаю нужным. И если я сказала, что мне надо остаться у Сережи, значит мне так надо. Все, завтра увидимся, пап. Пока, — не дожидаясь ответа, кладу трубку и тут же чувствую, как Сережа обнимает меня со спины.

— Неожиданно. Сергей номер один все же явится сейчас с дробовиком и прострелит мне яйца за то, что испортил его дочь, — шутливо произносит Сережа, обдавая меня запахом алкоголя. — Я — негодяй, — продолжает шутить Алмазов, целуя меня в шею.

— Не приедет. И не прострелит. Я думала ты отмокаешь в душе, а ты оказывается пил, в то время как я тебе гадила кухню.

— Уже помылся и выпил стакан вискаря. Осуждаешь?

— Нет.

— Расстреляешь?

— Нет, — разворачивает меня лицом к себе.

— Ты чего?

— Ничего. У меня кексы не получились. Ну ты, наверняка, понял, судя по этой вони.

— То есть ты плачешь из-за кексов?

— Я не плачу.

— Ах, ну да. Ну ты даешь, Поль. Пойдем, — берет меня за руку.

— Подожди. Спагетти нормальные, давай поужинаем.

— Я скоро буду состоять из одних макарон. Забыли, я не голоден, — на ходу бросает Сережа и подталкивает меня на диван.

Сажусь на сиденье и Алмазов располагается рядом. И при этом молчит. Долго молчит, напрягая меня бесячей тишиной.

— Мне тоже жутко жаль этого балбеса, — грустно усмехается Сережа. — И отца его жалко. Его даже больше. Они в такие долги влезли, что ему даже похоронить сына не на что. Хотя я знаю — найдет. Еще и памятник поставит, когда можно будет. Надо просто об этом забыть. Не грузись. Все будет нормально.

— Это ты после бокала виски такой оптимистичный?

— От бокала я не пьянею. Я скорее реалистичный. Это же жизнь, всякое происходит, — наклоняется к столику и наливает в бокал виски. Отпивает сам и подает мне. — Глоток для дезинфекции.

Вместо глотка допиваю все. Морщусь от крепости, но допиваю. Сережа усмехается и снова наливает до краев виски. Закрывает глаза, откидываясь на спинку дивана и медленно пьет алкоголь.

— Поехали вместе, — неожиданно произносит он, с грохотом ставя бокал на столик. Всего пять дней пропустишь. А если даже что-то упустишь — наверстаешь. Давай? Ну давай, — словно ребенок упрашивает Сережа, а мне вдруг от этого «давай» становится необъяснимо хорошо. — Я запросто договорюсь с твоей мамой, а она уже обработает на ура твоего отца.

— Давай, — соглашаюсь я.

— Завтра поедем оформим путевки, — воодушевленно произносит Алмазов и ложится на диван, положив голову мне на ноги.

Запускаю руку в Сережины волосы и начинаю медленно его гладить.

— Тунис?

— Там, кажется, медузы сейчас.

— Египет?

— Жарко, — смеясь, выдаю я.

— Турция?

— Давай, — соглашаюсь я, переходя пальцами на Сережино лицо. Глажу его и чувствую, что еще немного и он заснет.

— К вопросу зачем ты мне такая гадкая, да еще и у меня дома, — хрипло произносит Сережа, открыв глаза. — В отличие от тебя, у меня язык не отсохнет сказать вслух, что и так очевидно. Просто потому что люблю тебя, — сказать, что неожиданно — ничего не сказать. Хотя… я вообще не могу ничего сказать. Молча продолжаю его гладить, пока он не перехватывает мою руку. — Ничего не хочешь мне сказать? — тихо, но совсем не зло произнес Сережа.