Уездная учительница магии

Собираясь в гости к Граббу, я оделась тепло и удобно, не особо заботясь о красоте.

Когда я была помолвлена с Андреасом, на свидания выбирала лучшие наряды, проводила часы за туалетным столиком, продумывала поведение, шутки и темы разговоров, желая поразить жениха.

Готовясь к встречам с Корнелиусом, я лишь старалась выглядеть опрятно, но и это не всегда удавалось.

Он видел меня в платье, испачканном навозом, когда я возилась с кабаном; он заботливо стряхивал мел с моей блузки, когда заглядывал в класс после занятий. Но я не испытывала смущения, появляясь перед ним в непрезентабельном виде. Я знала, что привлекаю Корнелиуса вовсе не красотой и элегантностью, и уж точно не кротким нравом.

Добираться до особняка Грабба предстояло по старой узкоколейке, поэтому мы договорились встретиться на вокзале.

Когда я пришла, у платформы уже пыхтела простая паровая дрезина, какую используют рабочие. Одну скамью заняли четыре крепких парня в одежде лесорубов. В ногах у каждого стояли ящики с инструментами. На вторую скамью сели мы с Корнелиусом.

— Госпожа Верден пишет заметки об истории нашего края, — объяснил он своим рабочим. — Ей будет интересно ближе познакомиться с лесом и посмотреть особняк.

Парни в моем присутствии смутились, попрятали трубки и примолкли. Когда им требовалось что-то сказать, они долго думали, краснели и сопели — видимо, мысленно вычищали из фраз крепкие словечки.

При посторонних мы с Корнелиусом вели себя как хорошие знакомые. Он — самый важный человек города, я — женщина, которая учит его дочь, ничего более.

Я старалась не смотреть на него слишком пристально. Мне нравилось, когда он вместо строгого костюма надевал одежду лесоруба. Отчего-то в этом наряде он казался ближе и понятнее, хотя мне было куда привычнее иметь дело с городскими господами, а не простыми людьми, зарабатывающими на жизнь руками и смекалкой.

Но все же во многом — почти во всем! — Корнелиус оставался для меня закрытой книгой.

Шли первые недели наших новых отношений. Я пока боялась дать им точное определение, даже мысленно опасалась назвать их любовными. Но это были волнующие недели поцелуев украдкой, неловких слов нежности, недели узнавания и притирки.

Я изумлялась тому, как внезапно и безоговорочно Корнелиус поверил моей истории. Когда нам удавалось побеседовать без посторонних ушей, он расспрашивал меня о детстве, об учебе в академии, о жизни в доме дяди. И никогда больше не говорил категорично ни о моих поступках, ни о дядиных.

— Эрика, — сказал он однажды. — Ты не думала, что между тобой и Хартом полно недопонимания? Ты считаешь, что он был против твоих планов и желаний, ставил тебе палки в колеса, не хотел, чтобы ты развивала дар. А ты пыталась понять его точку зрения?

— Тысячу раз говорила с ним, — ответила я сердито. — Дядя меня и слушать не желал. Ругался, пыхтел и брызгал слюной, стоило мне заикнуться об обучении в академии. А когда я спроваживала навязанных им женихов, топал ногами — однажды даже паркет проломил. Он меня ненавидит.

— Но он заботился о тебе, разве нет?

— Его забота привела меня в лечебницу святого Модеста! Это были ужасные два дня. Каждый раз, когда я их вспоминаю, меня дрожь пробирает.

— Мне жаль, что тебе выпало такое, — сказал он мягко, потом легко погладил по спине, обнял и поцеловал в висок. — Ты не выносишь насилия. Ты не жертва и никогда ей не будешь. Ты всегда готова бороться, в том числе сама с собой; это то, что мне так нравится в тебе.

Отчего-то я вспомнила тот разговор, когда сидела рядом с Корнелиусом на платформе подрагивающей дрезины и вглядывалась в его лицо, пытаясь разгадать его мысли.

Он заметил мой взгляд и улыбнулся, а я задумалась: Корнелиус уже многое знает обо мне. Но я знаю о нем? Почти ничего. И все же я переживала лихорадочное счастье первых дней влюбленности и узнавания. Быть может, сегодня мне повезет, и самые большие открытия я сделаю вовсе не в старом лесном особняке.

Запыхтел двигатель, застучали колеса, вокзал поплыл назад, и скоро мы ехали по узкому лесному коридору. Погода выдалась прохладной, но солнечной. Я радовалась прогулке и пыталась представить, что мы обнаружим в доме Грабба.

Камни, разрушенные стены, провалившаяся крыша, птичьи гнезда... А вдруг там все же прячутся лесные монстры, наподобие того, что привиделся мне в тумане? Корнелиус продолжал утверждать, что я приняла гнилое дерево за чудовище, но у меня были свои соображения на этот счет.

— Для чего вам инструменты? — я показала на ящики в ногах рабочих.

— Чтобы начать приводить особняк Грабба в порядок.

— Зачем?! Неужели вы считаете, что в нем можно жить?

— Отчего нет? Он в прекрасном состоянии.

Он, должно быть, шутит? Я глянула на Корнелиуса с удивлением, но он лишь загадочно улыбнулся в ответ.

* * *

Дрезина пронеслась по темному, пахнущему хвоей лесному коридору, пыхнула дымом и остановилась на пригорке.

— Приехали, — объявил Корнелиус и помог мне выбраться. Рабочие попрыгали на насыпь и выгрузили ящики с инструментами.

— Теперь пройдем по болотной дороге. Тут недалеко, с четверть лиги. Настил крепкий, однако ни в коем случае не сворачивайте с него. За последние годы мшары высохли, но есть участки с вязкой почвой. Туда лучше не соваться.

— Говорят, безглазый разбойник топил в болотах горожан, которые отказывались ему подчиняться, — подал голос бородатый рабочий.

— Еще болтают, тела в грязи остаются целехоньки, — подхватил разговор кудрявый парнишка. — Глянешь в болотную воду — а оттуда на тебя белая рожа таращится. И манит: иди, мол, ко мне, заскучал я тут за двести лет в грязи.

— Эй, парни! Хорош ерунду болтать, — осадил их Корнелиус. — Не пугайте даму.

— Господин Роберваль, она ж за тем и поехала, чтобы легенды края узнать, — возразил бородатый. — У нас есть что ей рассказать. Успели местных наслушаться, хоть сами мы люди пришлые.

— Я вовсе не испугалась, мне интересно! Пожалуйста, рассказывайте дальше, — уверила я их и достала блокнот и карандаш.

— Потом, — Корнелиус мягко улыбнулся, жестом попросил убрать блокнот и взял меня под руку. — Спускайтесь осторожно, Эрика... смотрите под ноги. Бревна неровные.

Мы спустились с пригорка и ступили на бревенчатый настил. Он так зарос мхом, что без подсказки я бы его не нашла. Бревна под ногами были крепкими, лишь иногда под ними чавкало и хлюпало.

Лес вокруг был мертвый, нехороший. Из рыжего мха торчали покосившиеся обломки сухих деревьев, дальше стеной стояли сосны. Оттуда, из мрака, размеренно ухала сова, хотя до ночи было далеко.