Угарит

Впрочем, это я излагаю самую суть, опуская все ругательства и проклятия, на которые не скупились мои молодцы, рассуждая о заклятых своих конкурентах. Выходило, что арвадцы – почти такие же сволочи, как жители Тира и Сидона, и уж совершенно точно превосходят своим коварством, жадностью и лицемерием этих мерзких жителей Библа. Это если говорить только о лицемерах финикийцах, не сравнивая их с пьяницами киликийцами, развратниками арамеями, тупоголовыми амореями и кровожадными хеттами. Словом, было видно, что дружба между соседними народами – явление гораздо более древнее, чем, к примеру, русско-украинский или арабско-еврейский диалог. Некоторую симпатию угаритяне проявляли разве что к египтянам, и то только потому, что живые египтяне давно уже стали редкостью в этих краях, а воспоминания об интенсивных торговых связях с Египтом восходили еще к золотому веку Угарита. Не было никаких сомнений, что появись здесь сейчас самые настоящие подданные фараона из плоти и крови, да еще и со всей фараоновой мощью за спиной, они вмиг оказались бы самыми худшими из всех, превзошли бы арамеев в тупости и амореев в наглости… или, наоборот, это амореи тупые? Запутался я с ними.

Но пока что предстояло вступить в переговоры с арвадцами, уж какие ни есть. На самом краю мола нашего подхода молчаливо ожидала группа из трех человек с оружием.

– Откуда пришли корабельщики, куда идут и чего ищут в славном городе Арваде? – проорал один из них при нашем приближении так громко, как только мог.

– Мир славному городу Арваду! – отозвался капитан на этот зов, – мы идем из славного города Угарита, и с нами Вестник Цафона, чтобы возвестить Арваду о Письменах! А заодно поменять пшеничное зерно на крашеную холстину, и железо на соль.

– Железом мы нынче богаты, слава богам, – отозвался тот, – и пшеница в вашей деревеньке совсем не так уж хороша. А что за Письмена у вас в лодке? Их можем сменять на что-нибудь ценное.

– Наша пшеница лучшая на всем побережье! – горделиво ответил капитан. Надо сказать, что в свои коммерческие планы он так и не посвятил меня до нынешнего момента, – и еще у нас есть Вестник, который может создать новые Письмена. А это дорогого стоит!

– Приставайте к нашему берегу, и да будут к вам милостивы боги!

Так мы и сделали: кораблик на веслах вошел в гавань и бросил большой каменный якорь неподалеку от самого края мола. Тут же, прямо как у нас, моряки бросили на берег канаты, по-морскому концы, которые там приняли и пришвартовали судно, а на борт лег приготовленный деревянный трап, по которому можно было сойти на берег.

– Этот, что ли, ваш Вестник? – с сомнением спросил главный таможенник (я решил называть его именно так), показав на верного моего Петьку. Даже как-то обидно стало.

– Не-ет! – возмущенно ответил Петька. Он и в самом деле нарядился в дальнее путешествие в самое торжественное платье, какое только мог сыскать в деревне, и мои затрапезные джинсы никак не могли составить конкуренции его наряду.

– Вот он, великий Вестник Цафона, глашатай богов, начертатель Письмен, повелитель молний и обладатель зерцала! – торжественно провозгласил Петька, показывая рукой в мою сторону. Хотя насчет зерцала – это он, пожалуй, зря… Да и с молниями я нынче был не в форме.

– Пошли, разберемся, – хмыкнул таможенник, – и с пшеницей вашей тоже, заодно…

В общем-то, нам тут были не очень рады. Но и не убивали прямо сразу, что тоже хорошо. Нас – то есть капитана с одним помощником и меня с Петькой в качестве ординарца – отвели к воротам, выходившим прямо к гавани, и после небольшой церемонии опознания личности оставили внутри города, прямо у ворот. Капитан тут же вступил в оживленную беседу по своим торговым делам с каким-то местным купцом, который, похоже, специально поджидал гостей на бойком месте, а нам с Петькой предложили немного обождать. Впрочем, поднесли нам и по чаше воды с вином и по небольшой сладкой лепешке, что должно было означать гостеприимство. Мы не отказались, хотя мысли нехорошие у меня лично мелькали.

Минут через сорок к нам подошел некий старик в длинных торжественных одеждах. Его сопровождало человек шесть помладше, и не таких нарядных, а вокруг нас уже собирался круг зрителей. Похоже, через час последняя собака в городе будет знать все подробности наших переговоров, и оставалось надеяться только на силу убеждения – спецоперации при таком стечении публики не проводят.

– Ты говорил о Письменах, о чужак, – начало он безо всяких церемоний, и я сделал отсюда два вывода. Во-первых, он тут настолько важная шишка, что этикет ему не писан, а во-вторых, сама весть о Письменах его действительно зацепила. Еще бы, вышел на встречу сам, и сразу в лоб спросил, без этой восточной церемонности!

– Я не чужак, а Вестник, – я сразу решил набить себе цену, – и не только владею Письменами, но и сам могу создавать их. Смотри!

На свет явился чек из магазина, шариковая ручка, и… под охи и ахи толпы я изобразил на чеке «Мама мыла раму». А потом добавил для убедительности: «Jingle bells, jingle bells, jingle all the way» – так больше похоже, Бен ведь по-английски писал.

– О да, Вестник, – сказал мне старец, – ты воистину владеешь тайной Письмен. Не было еще среди нас такого, кто мог бы начертать их так похоже, к тому же не отрывая тростинки от… от этой белой штуки. Пойдем же скорее в наш храм, принесем жертву милосердным богам и потрапезничаем вместе.

Я хотел было ответить, что теперь не до всех этих церемоний, которые занимают минимум сутки, что надо срочно разобраться с Юлькой, то есть Вестницей, но приходилось действовать похитрее. А значит, угадывать прикуп.

– У меня срочная весть, почтенный старец, и я дал обет не вкушать ничего… кроме разве что малой лепешки, доколе не доставлю вести славному городу Арваду. Боги знают, что часть Письмен хранится в вашем городе, и что не могут его жители их прочитать. Я прочту их без малейшего труда, и возвещу, что напророчили в давние времена боги о вашем городе и о его жителях, да не постигнет их беда.

– Пойдем со мной, – сразу же согласился старик и направился вглубь городских улиц, не ускоряя шага. Ни жестом, ни словом не выдал он, как на самом деле торопится – а вот собравшаяся вокруг толпа в возбуждении кричала, жестикулировала, и разве что за руку меня не хватала – но все же почтительная дистанция соблюдалась.

Похоже, блеф удался: теперь мне покажут новую порцию дневников, а потом я смогу истолковать их в том духе, чтобы срочно Юльку отпустили, увешав подношениями, а не то будет ай-я-яй. Причем не ей, а городу. Хотя вообще-то полагается ей, вот вечно влипает во всякие истории…

Идти было недалеко – в двух кварталах над мешаниной стен и крыш возвышалось некое величественное сооружение культового назначения. Толпа осталась у входа, как и мои провожатые, а жрец (старик явно был жрецом) ввел меня внутрь. Там царил прохладный полумрак, пахло чем-то терпким и сладким одновременно, а вдали возвышалось некое чудище, отделено напоминавшее человека. Жрец на входе привычно пал ниц, пробормотал какие-то слова… и я чуть было не последовал его примеру, а потом остался стоять, сказав только по-русски: «Привет идолам Арвадской рабовладельческой республики от московских пионеров… то есть от цафонских вестников! Взвейтесь, кострами, синие ночи, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

И отдал пионерский салют. В самом деле, чего это я буду перед истуканом падать? Тем более после того ночного Разговора… Жрец удивленно посмотрел на мои обряды, но ни о чем не спросил. Только прошел ближе к идолу, раскрыл стоявший в полумраке сундук и вытащил из него… правильно, белые листы бумаги!

– Здесь не все, Вестник, – сказал он, – часть отправилась в Библ, и в Сидон, и в Тир. Но скажи, о чем возвестили нам боги, и мы исполним их волю.

– Да-да, конечно, ответил я и погрузился в чтение, стоя у дверей, куда проникал еще предвечерний свет с улицы. Почерк был хорошо знаком, и страницы неплохо сохранились.