Угловые

— Ну, теб за количество скидку можно сдлать. Изволь, за пять прошеній два двугривенныхъ, — отвчалъ писарь.

— А ты три гривенника возьми.

— Ну, вотъ, опять торговаться! Я ужъ спустилъ, а ты опять. Съ артистами, мать моя, не торгуются. А я артистъ своего дла. Имени купца, разумется не упоминать? Глухо. Ваше сіятельство, превеликій благодтель…

— Да, да, не упоминай. Просто такъ, чтобъ прошеніе къ какому-нибудь купцу подходило. Вдь возвращаютъ его потомъ обратно. Имя можно на конвертахъ. Десять конвертиковъ я запасла.

— Экъ, тебя! Ты-бы еще сотню!

— Да вдь у меня много благодтелей-то, и все такіе, которые никогда къ празднику но откалываютъ. Хоть двугривенный да вышлетъ.

Перо писаря заходило по бумаг, и черезъ минуту онъ прочилъ:

— «Ваше боголюбивое степенство, господинъ именитый купецъ, покровитель сирыхъ и убогихъ!» Такъ лучше — сказалъ онъ. — А превеликую благодтельницу мы для купчихъ оставимъ. Хорошо такъ?

— Да ужъ теб лучше знать, ты баринъ, ты ученый.

— Я, тетка, изъ старыхъ кантонистовъ. Меня за ученость-то драли, какъ Сидорову козу! — опять похваляется писарь, и перо его опять заходило по бумаг.

Къ женщин съ подвязанной скулой подошла старуха съ вершковымъ проборомъ въ волосахъ и заговорила:

— Деньги-то есть-ли у тебя? Пять прошеніевъ пишешь, а у самой денегъ нтъ. Ты прежде деньги господину писарю покажи.

— И покажемъ, когда напишетъ. Въ лучшемъ вид покажемъ. Говоришь: нтъ денегъ. Нешто ты въ мой карманъ лазала? Должно быть, по себ судишь, дрянь. А я вчера для прошеній-то подушку заложила. Да…

Писарь пришелъ въ смущеніе, остановился писать и сунулъ перо за ухо.

— Деньги на бочку! — крикнулъ онъ, стукнувъ ладонью по столу. — Да, да… Деньги, тетка, впередъ, вс впередъ. Вынимай-ка сейчасъ, втренная физіономія, и клади сорокъ копекъ на столъ, — прибавилъ онъ, обращаясь къ женщин съ подвязанной скулой.

— Да деньги у меня въ сундук.

— Сходи въ сундукъ, пока я пишу купеческое прошеніе, и принеси ихъ. Ну-ка, налво кругомъ, маршъ! Да и вс вы деньги приготовьте. Ну, ну! Слушайтесь команды.

Женщины зашевелились и стали отходить отъ стола.

XIV

Два дня до праздника. Послзавтра Рождество. Угловыя жилицы Кружалкиной и жилицы сосднихъ съ Кружалкиной угловыхъ квартиръ получили наканун рождественскаго сочельника вспомоществованія по ихъ прошеніямъ. Нкоторыя вдовы, не поскупившіяся на прошенія, получили изъ пяти-шести мстъ, считая тутъ и благотворительныя общества и частныхъ лицъ. Были даже такія искусницы, которыя получили изъ десяти источниковъ, и въ томъ числ многосемейная, какъ она, впрочемъ, только сама себя именовала въ прошеніяхъ, Матрена Охлябина. Немногимъ было отказано, очень немногимъ, и если было отказано изъ одного мста, такъ он получили изъ другого. Выдачи эти были, правда, очень незначительныя, но въ общемъ он составляли существенное подаяніе, такъ что можно было и за уголъ заплатить, и пропитаться мсяцъ, другой, не прибгая къ труду. Такъ, напримръ, попечительство выдавало не больше двухъ рублей въ одн руки и только многосемейныя получили больше, отъ высокопоставленныхъ благотворителей вс, безъ разбора, получили по рублю на прошеніе. Человколюбивое общество выдало отъ полутора рублей до двухъ рублей. Городская коммиссія по благотворительности была щедре другихъ, но денежное вспомоществованіе она длала съ большимъ разборомъ, въ руки денегъ не давала, и только за немногихъ заплатила за углы хозяйкамъ и погасила кое-какіе счета въ мелочныя лавки въ два, три рубля. Впрочемъ, давала она и на обувь. Такъ называемое «сапожное общество» также выдавало сапоги, калоши, обувь, фуфайки и вообще теплую одежду, но выдавало оно только дтямъ. Въ общемъ подававшихъ нсколько прошеній, а такія были почти вс, и ничего не получившихъ не было. Даже завдомая алкоголичка надворная совтница Куфаева и та получила около пяти рублей и тотчасъ-же напилась пьяная.

Получивъ предпраздничныя вспомоществованія, ликовали почти вс угловые жильцы, живущіе насчетъ общественной благотворительности, ликовали квартирныя хозяйки, ликовали мелочные лавочники. Но больше всхъ ликовали сожители настоящихъ и фальшивыхъ вдовъ, врод Михаилы, мечтающаго о мст швейцара. Имъ ужъ теперь и безъ вымоганія и «вышибанія» были готовы и сороковка водки и соленая закуска. У всхъ происходили закупки ветчины, солонины, баранины, свинины къ празднику, жарили кофе и цикорій на плит, и чадъ по всмъ квартирамъ и даже на лстниц стоялъ страшный. Многія «вдовы» прямо торопились какъ можно скоре купить на праздникъ ды, дабы сожители ихъ, распившись, не отняли у нихъ деньги, потому что почти везд ужъ начинались пиры ради преддверія праздниковъ.

Въ квартир Анны Кружалкиной была одна жилица, «попавшая въ публикацію о бдности». Это изворотливая Охлябиха. Она помтила въ одной изъ распространенныхъ газетъ объявленіе о своей вдовьей бдности, прося помощи на пятерыхъ сиротъ. Объявленіе было маленькое, но принесло изрядную пользу. Ей уже прислали отъ неизвстныхъ благотворителей семь фунтовъ мороженой говядины, два фунта масла, колбасы и ветчины, десятокъ булокъ, узелокъ со старымъ дтскимъ платьемъ и бльемъ, одяло и дв простыни и нсколько писемъ по городской почт, въ которыхъ были вложены рублевыя бумажки. Такихъ писемъ она уже получила шесть. Сосдки съ завистью смотрли на нее, умилялись на ея умъ и расторопность и говорили:

— Вотъ такъ Охлябиха! Вотъ такъ голова съ мозгами! Въ бабы-то она по ошибк попала. Мужчиной ей быть. Дльная баба. Да она и мужчину-то всякаго за поясъ заткнетъ. Вдь никому изъ насъ не пришло въ голову попубликоваться, а она опубликовалась.

Охлябиха слушала все это, самодовольно улыбалась и отвчала:

— Я ходовая… Я спать не люблю… Ужъ длать дло, такъ длать. Чего звать-то! А только, двушки, ужъ и хлопотъ-же мн это стоило! И только потому это такое мн счастіе вышло, что у меня и свидтельство о бдности есть, и свидтельство о болзни. Помните, лечилась-то я отъ ногъ, такъ я свидтельство о болзни взяла, и живо оно у меня и посейчасъ.

— Счастье, собачье теб счастье. Ты колдунья, Матрена Ивановна, — замтила ей квартирная хозяйка Анна Кружалкина.

— Ну, колдунья. А отчего ты не колдуешь? Колдуй и ты.

— Вотъ все плакалась на дтей, что мшаютъ теб дти въ мамки-кормилицы идти. Зачмъ тутъ на мсто въ кормилицы идти, коли со всхъ сторонъ всякія благости летятъ! И это вдь прямо на дтей твоихъ посылается.

— Да ужъ теперь зачмъ въ мамки! Съ какой стати въ неволю идти! Рожу, такъ и такъ проживу. На новорожденнаго-то лучше подавать будутъ. А я вотъ погожу маленько, да опять въ публикацію себя пущу.

Марья Кренделькова тоже получила вчера вспомоществованія по прошеніямъ, получила она и сапоги для своего Васютки — торговца «счастьемъ» на мостахъ. Сожитель ея Михайло сегодня и на поденную работу не пошелъ, хотя собственныхъ денегъ у него не было ни гроша.

— Крайній день… Стоитъ-ли идти! Завтра сочельникъ, и настоящіе-то чернорабочіе сегодня, я думаю, не вс вышли. А я какой-же чернорабочій? Я себ мстовъ въ швейцары жду, — говорилъ онъ себ въ оправданіе, сидя на своей койк и опохмеляясь посл вчерашней выпивки на деньги Марьи.

А Марья хоть и была при деньгахъ, хоть и выкупила вчера даже свой новый платокъ изъ залога, но сегодня сидла, пригорюнившись, и съ утра плакала. Ея сынишка Васютка ушелъ съ вечера изъ квартиры продавать на мостъ счастье, не вернулся домой ночью, не вернулся подъ утро, да и сейчасъ его еще нтъ. Марья чувствовала, что его стало быть забралъ ночью городовой за прошеніе милостыни или за приставанье къ прозжимъ, и препроводилъ въ участокъ. Съ Васюткой это ужъ бывало. Теперь сидитъ въ арестантской голодный до разбора длъ. Она знала, что разобравъ, кто за что арестованъ, Васютку препроводятъ съ разсыльнымъ изъ чужого участка въ тотъ участокъ, гд они живутъ, и ужъ только оттуда, вызвавъ дворника изъ дома, доставятъ его ей, какъ матери.