Угол падения

– Денег?! – Креатор расхохотался в лицо собеседнику откровенно снисходительным смехом. – О, только не говорите, синьор Тремито, что вы всерьез решили, будто я начну требовать от вас денежный откуп! Я что, по-вашему, похож на грязного вымогателя, живущего за счет шантажа и торговли компроматом?! Какое чудовищное заблуждение! Да знаете ли вы, каков на сегодняшний день размер моего состояния? Могу сказать это совершенно открыто, так как ни вам, ни вашим покровителям никогда до меня не добраться. После моего ухода из «Терры» я уже был достаточно богатым человеком, а когда спустя пять лет я изобрел Утиль-конвейер и организовал М-эфирный проект «Черная Дыра», мое состояние приумножилось более чем в сто раз! За двадцать лет я превратился из прозябающего, вечно голодного и безвестного поэта в преуспевающего мультимиллионера! И все потому что в один прекрасный день наткнулся на грандиозную «золотую жилу» – М-эфир. Вначале мне пришлось творить ментальные вселенные для «Терры» и это помогло мне подняться с колен. Но потом, когда спрос на мой товар упал, я открыл, что, оказывается, уничтожать миры гораздо выгоднее и к тому же требует мало затрат, если этот процесс поставлен на поток. Вы, синьор Аглиотти, не слышали обо мне только потому, что я занимаюсь никому не интересным делом и отродясь не стремился к дешевой популярности. Всю свою жизнь я стараюсь держаться в тени, и даже когда стал сказочно богат, не поддался искушению выйти в свет и не впал в роскошь… Ну разве что совсем чуть-чуть и в пределах моего квадрата…

Морган с ухмылкой повертел в руке трость с серебряным набалдашником и шутливо потрепал за лацканы свое пижонское клетчатое пальто. Потом продолжил:

– О чем вы еще сейчас упоминали? Кажется, о публичном саморазоблачении и покаянии, верно?.. И опять вы попали пальцем в небо, синьор Тремито. Ни того, ни другого мне от вас тоже не нужно. Я, конечно, плохо вас знаю, но уверен, что на первое вы никогда не пойдете, а второе с радостью принял бы священник, а я таковым, увы, не являюсь. Да и можно ли вообще принудить человека к искреннему покаянию? Мне всегда казалось, что оно – нечто вроде поэтического вдохновения: чувства, приход которого непредсказуем и наступает по воле судьбы, а не человека. А нам лишь остается решить, подчиниться ей или игнорировать ее зов, как назойливое наваждение…

– Чего же вы, в конце концов, хотите от Мичиганского Флибустьера? – не выдержал Аглиотти. Он терпеть не мог пустопорожние разговоры и всякие философско-поэтические бредни, считая первые уделом глупцов, а вторые – нытьем обиженных на жизнь неудачников, хотя Платт к таковым явно не относился.

– Всего лишь откровенности, – признался креатор, театрально разведя руками и склонив перед собеседником голову. – Сущий пустяк, если вдуматься. Особенно в сравнении с вашими беспочвенными догадками.

– Даже если это действительно так, с чего вы взяли, что Флибустьер будет с вами откровенничать? – криво усмехнулся Доминик. – Говорят, он не делал этого ни на допросах, ни в суде, потому что слыл в своем кругу человеком чести. А такие скорее откусят себе язык, чем пойдут на диалог с полицией или журналистами. Или вы решили, что вам под силу запугать Тремито теми аргументами, какие вы только что предъявили мне?

– Боже упаси! – воскликнул Морган. – Никоим образом! Да кто я такой, чтобы запугивать самого Мичиганского Флибустьера? И думать забудьте об этом, синьор Аглиотти. Считайте поставленные мной условия… э-э-э… ну, скажем, предложением взаимовыгодной сделки. Я дарую вашему М-дублю свободу и клянусь, что ни слова не скажу о вас ФБР в обмен на то, что вы познакомите меня со своим миром. Миром прожженного гангстера Доминика Аглиотти, в котором он живет практически с детства. Да, теперь я по большей части бизнесмен, нежели поэт и креатор. Но жажда открывать для себя новые грани привычной реальности во мне с годами не только не иссякла, а наоборот, стала еще сильнее. Ведь жизнь так коротка и одновременно так многогранна, что хочется волком выть от невозможности рассмотреть этот бриллиант со всех сторон. Не знаю, как вас, а меня такая перспектива повергает в жуткую депрессию.

– Кажется, я вас не понимаю, – озадаченно нахмурил брови Тремито. – А Флибустьер, могу поспорить, не понял бы и подавно. Да к тому же переломал вам все ребра за то, что вы назвали его гангстером. Мне доводилось сидеть в тюрьме, мистер Платт, и я знаю, что такие парни, как Тремито, сильно обижаются, когда кто-то в открытую называет их гангстерами, мафиози, макаронниками и другими неприятными словами.

– Прошу прощения, больше не повторится, – заверил Доминика мусорщик-мультимиллионер. – Стереотипы – они, знаете ли, хуже вредных привычек… И спасибо за совет – впредь буду внимательнее обдумывать то, что хочу сказать.

– Не за что мне вас прощать, – огрызнулся сицилиец. – Я же не Мичиганский Флибустьер, за которого вы меня упорно принимаете… Однако все равно не прочь узнать, что вы имеете в виду, когда просите кого-нибудь познакомить вас с его миром. Это что, подразумевает экскурсию по памятным местам или всего-навсего подробный пересказ автобиографии?

– Ни то и ни другое, – помотал головой Морган. – Но ваш вопрос вполне своевременен, и будь я сейчас на вашем месте, то спросил бы о том же. Уверен, вы давно ломаете голову над тем, где именно находитесь, поэтому спешу уточнить: это по-прежнему Черная Дыра. Только не мой служебный офис и не участок Утиль-конвейера, а что-то наподобие моего фамильного М-архива, который я храню в Поднебесной. А вот это все… – Креатор обвел широким жестом окружающий его и собеседника, безлюдный Чикаго, – мое первое детище, сотворенное в М-эфире еще во времена сотрудничества с «Террой». Разрешите представить вам, синьор Аглиотти, главный экспонат моей ностальгической коллекции – тот самый легендарный симулайф Терра Олимпия, открытый в две тысячи тридцать третьем и просуществовавший в качестве главного игрового симулайфа планеты целых пять лет. Это он сделал меня миллионером, и ему я обязан тем, что стою сейчас перед вами, богатый и независимый, а не доживаю свой век в доме для престарелых алкоголиков, мучаясь от цирроза печени и несбывшихся надежд.

– И что с того? – полюбопытствовал Тремито. Не исключено, что двадцать лет назад ему доводилось слышать об этом симулайфе (по крайней мере, о существовании корпорации «Терра» и проводимых ей исследованиях он кое-что знал), но сегодня Доминик уже не помнил таких подробностей. В первой половине тридцатых годов он стал членом семьи Сальвини и проделал стремительную карьеру от рядового бойца до исполнителя особо важных поручений, подчиняющегося непосредственно capo и никому больше. Поэтому неудивительно, что многие модные в те годы мультимедийные развлечения миновали Аглиотти стороной.

– Терра Олимпия была в свое время уникальным симулайфом, – продолжал Платт. – Попадая в него, игрок получал практически абсолютную свободу, а также возможность менять окружающий мир и себя так, как только заблагорассудится. Впервые в истории любой человек, даже самый посредственный, мог ощутить на собственной шкуре, что такое – быть богом. Причем в моем мире это было отнюдь не трудно, а очень даже легко и приятно. В Терра Олимпия все зависело только от вашей фантазии, и чем богаче было ваше воображение, тем ярче и насыщеннее вы могли здесь жить…

– Ближе к делу, – попросил Доминик. Он давно понял, что болтливого мусорщика требуется периодически одергивать, дабы тот не отклонялся от темы разговора.

– Одну минуту, синьор Аглиотти, скоро вы все поймете, – заверил сицилийца Морган, – тем более что в законах Терра Олимпия гораздо проще разобраться самому, чем с подсказок инструктора. Парадоксально, но это действительно так. Вам стоит лишь попробовать, чтобы убедиться в правоте моих слов.

– К чему вы клоните? – Тремито встрепенулся и насторожился, словно креатор замахнулся на него своей тростью. – Хотите, чтобы я занялся здесь той «симу-дрянью», какой вы только что промывали мне уши? Но мы вроде бы вели речь совершенно о другом!

– Именно об этом мы с вами и толковали, – уточнил Платт. – При помощи симулайфа Терра Олимпия вы покажете мне мир таким, каким видит его Мичиганский Флибустьер. Немного практики, и вы сумеете воплотить в реальность любые ваши воспоминания. Например, я был бы не прочь узнать о вашем детстве, о первом убитом вами человеке, об обряде вступления в семью Сальвини, о той кровавой бойне на барже «Аурелия»… Просто хорошенько сконцентрируйтесь на любом памятном отрезке вашей жизни и вспомните его хотя бы фрагментарно. А уж Терра Олимпия дорисует все упущенные вами детали, будьте спокойны.

– Мистер Платт! – Тремито шумно и протяжно вздохнул, выразив тем самым сожаление по поводу креаторского упрямства. – Я устал твердить одно и то же, однако повторюсь: все, что нарисует вам ваша Олимпия, будет воспоминаниями не Мичиганского Флибустьера, а Игнасио Маранцано. Как говорил в подобных сомнительных случаях один мой знакомый еврей: оно таки вам надо?

– Синьор Аглиотти! – ответствовал Морган после аналогичного не менее тяжкого вздоха. – Ваша неуступчивость вполне объяснима. Я премного наслышан об омерте – вашем традиционном кодексе молчания – и могу представить, каково это: быть связанным клятвой, за нарушение которой вас ждет неотвратимая и жестокая смерть. Но, с другой стороны, я ведь не вынуждаю вас исповедоваться, как это делают в ходе следствия ваши так называемые отступники. Если быть точным, вам вообще не придется ни говорить, ни писать признания, ни заниматься опознанием кого-либо из ваших друзей и знакомых. Ничего предосудительного, что подпадало бы под нарушение вами кодекса омерта.