Уголек

Тем не менее, не подлежало сомнению, что ни дагомейские жрицы храма богини Элегбы, Владычицы Змей, ни даже самые мудрые из колдунов никогда не слышали о яде, который при попадании в кровь приводит к мгновенному параличу, однако не причиняет человеку никакого вреда при попадании в организм иным путем — скажем, с питьем или пищей.

Уголек совершенно измучилась.

Раз в два-три дня она плыла к берегу, чтобы найти на той самой Земле змей материал для бесконечных опытов, а юноши деревни снабжали ее попугаями, обезьянами, белками и капибарами, на которых она проводила эксперименты. Вскоре ее хижина превратилась в своеобразный зверинец, откуда исходила безумная вонь.

Сьенфуэгос был против подобного обращения с несчастными животными, но негритянка объяснила ему, что это неизбежно.

— Ты сам меня в это втянул, когда провозгласил Кураре Мауколаи, — напомнила она. — Теперь я не имею права их разочаровать.

— Никогда не думал, что это окажется так жестоко! — посетовал канарец. — В иные ночи крики несчастных животных не дают мне сомкнуть глаз.

— Думаешь, мне нравится причинять им страдания? — спросила африканка. — У меня ёкает сердце каждый раз, когда приходится делать им больно, но по-другому никак не опробовать результаты.

— Ну так и брось этим заниматься!

— И что тогда будет с нами? — горько заметила негритянка. — Что нас ждет впереди, если от нас не будет проку? — она обвела руками деревню с ее прекрасными домами на сваях. — Мне нравится это место. Это все равно что вернуться домой и забыть весь ужас, пережитый за последние годы. Мне бы хотелось провести остаток дней с Якаре, превратиться в купригери и знать, что во мне нуждаются. — Она ненадолго замолчала и посмотрела Сьенфуэгосу в глаза. — Если я открою тайну этого треклятого зелья, мои проблемы навсегда закончатся.

— Цена слишком высока.

— Никакая цена не может быть слишком высокой, когда на кону жизнь ребенка.

Канарец вопросительно поглядел на нее.

— Ты что, пытаешься мне сказать...?

Уголек кивнула и закончила фразу:

— ...Что я жду ребенка. Именно так.

— Вот черт! Ты что, свихнулась?

— А ты как думал, что произойдет, если Якаре не дает мне ни дня отдыха? — сказала она уже другим тоном. — Он родится еще нескоро, но к тому времени я должна найти эту формулу, потому что в таком случае мой ребенок будет важной персоной, ведь никто больше не будет знать секрета, в котором все так нуждаются. — Она с нежностью погладила канарца. — Теперь ты понимаешь, почему этим животным не избежать страданий?

— Пытаюсь понять, но мне придется переехать. У меня сердце разрывается от их криков.

— Яд — кошмарная штука, — признала Уголек, став до странности серьезной. — Просто ужасная! Мой старший брат умер от отравления, я помню, как сильно он страдал и умолял, чтобы его прикончили. Мне несколько ночей снились его крики.

— Кто его отравил?

— Мы так и не узнали. Может, чей-то ревнивый муж или отвергнутая любовница. Он всегда пользовался успехом у женщин.

— Печальная, должно быть, та страна, где бытовые проблемы решаются таким ужасным образом... — Сьенфуэгос мотнул головой в сторону примитивных клеток, наполняющих хижину. — Найди уже эту формулу, да поскорее, — в очередной раз попросил он.

Но африканке не хватало основного компонента, явно неизвестного на ее родине, и все ее усилия пошли прахом в тот миг, когда она получила наконец густую пасту, похожую на кураре, убившую животное за несколько минут. Но действие не было мгновенным, а животное погибло явно не от нервного паралича.

Подобные неудачи ее ежедневной деятельности постепенно подтачивали Уголька, и вскоре она перестала быть той веселой и беспечной девушкой, которую канарец встретил на «Сан-Бенто», и превратилась в раздражительную и резкую, хотя, возможно, это произошло и потому, что из-за беременности она потеряла прежние формы, а ее косоглазый возлюбленный стал проявлять чрезмерный ответный интерес к знакам внимания, оказываемым ему деревенскими девушками.

Якаре стал для своего племени настоящим героем, самым смелым и решительным воином, единственным, кто за всю историю купиригери смог отправиться в далекие земли племени аука и вернуться оттуда, и потому каждая девушка прилагала все свои женские чары, чтобы отбить его у негритянки.

Дагомейкой завладела ревность, и Сьенфуэгос предупредил ее о серьезной опасности, которой подвергнется Уголек, если будет вести себя со свойственной ей горячностью.

— Судя по тому, что я узнал за последние годы, — произнес он, — жители этих земель зачастую обладают весьма вольным нравом, и верность не входит в число их достоинств. Если будешь дуться на Якаре, то добьешься лишь того, что окончательно его потеряешь.

— Никто не просил у тебя совета.

— Никто и не будет просить советов, если не хочет их получить, — согласился канарец. — Но для того и нужны друзья... — он мягко постучал указательным пальцем по уже заметному животу. — А ты сейчас не в том состоянии, чтобы сражаться, лучше займись ребенком, и через несколько месяцев вернешь Якаре, не омрачая ему жизнь.

— Тебе легко говорить, ты-то ведь мужчина, твоя блондинка далеко, и уже прошло так много времени.

— Для любви время и расстояние — словно ветер, заявил Сьенфуэгос, — они разжигают большой костер и тушат маленький. А мой огонь прямо-таки полыхает. — Он ласково погладил африканку по щеке. — Знаю, что это болезненный совет, но прими его. Пусть Якаре некоторое время поспит в другом гамаке.

— Я убью ту, кто посмеет к нему прикоснуться.

— С помощью яда? — язвительно спросил канарец. — Не говори глупостей! Ты и так многое пережила, еще не хватало обращать внимание на всякие мелочи... Просто подожди немного.

По всей видимости, Уголек, несмотря на все протесты и дурное настроение, все же приняла к сведению его советы, поскольку в течение последующих недель старательно делала вид, будто совершенно не замечает очевидных измен косоглазого, который даже делил со Сьенфуэгосом самых любвеобильных подружек. Однако в одно дождливое утро все переменилось, словно по мановению руки, когда африканка перешла висячий мостик, соединяющий их хижины, и со слезами на глазах призналась:

— Совет старейшин не желает, чтобы у него был чернокожий сын.

Канарец шлепнул на прощание толстушку, с которой провел ночь, и удивленно спросил:

— Что ты такое говоришь?

— Что старейшины согласились провозгласить Якаре вождем племени, но не готовы принять его чернокожего первенца.

— Мать честная! — поразился Сьенфуэгос. — Да как это возможно, чтобы они были расистами, даже никогда прежде не видя негра?

Ответа на этот вопрос он, конечно, не получил. Тем не менее, очень скоро он узнал, что в Доме важных бесед много часов обсуждали возможность рождения у этой странной женщины, показавшей себя настоящей Кураре Мауколаи, ребенка с такой же темной кожей. И вполне может статься, что он окажется истинным демоном, который будет мочиться вонючим «мене», пока не отравит воды озера, а потом и вовсе сожжет его, как и всех жителей деревни — что, кстати, и произошло через несколько столетий.

— Сама она, конечно, не демон, — признавали старейшины. — Но кто может обещать, что ее сын им не будет? Если она хочет, чтобы мы признали его купригери, то он должен быть таким же белым, как купригери. В противном случае ему лучше вовсе не рождаться на свет.

В их словах звучала завуалированная угроза, и Сьенфуэгосу не понадобилось много времени, чтобы прийти к выводу: будущее не сулит ребенку ничего хорошего, и не только из-за цвета его кожи.

— Какова вероятность, что он родится белым? — спросил он.