Угрюм-река

— Вы не позволите! Вы не посмеете этого! — кричит в телефон Кэтти.

— Милая Кэтти, успокойтесь, — тихо отвечает ей Борзятников. — Все произойдет как надо.

…И еще четыре звонка жандармскому ротмистру, ранним утром — тревожные, с четырех разных пунктов.

— Рабочие нашего участка сегодня собираются идти в поселок подавать прошение прокурору. Не верьте им, ротмистр. Они идут, чтоб обезоружить солдат, убить начальников, произвести погром и грабеж.

И с второго, и с третьего, и с четвертого пунктов почти слово в слово-Это говорили четыре провокатора в четыре жутких голоса. Смысл этих слов был внушен им Наденькой, а Наденьке — Прохором Петровичем. Ротмистр несколько перетрусил. У ротмистра сразу испортился желудок. Ротмистр объявил солдатам:

— Будьте, братцы, начеку. Я имею сведения, что толпа придет сюда обезоружить вас и растерзать. — Прокурор смертельно болен. Угрожала аорта. Вчерашняя стычка с Прохором и коньяк сделали свое дело. Возле прокурора врач. Ротмистр приводит свои доводы. Прокурор отмахивается рукой, задыхаясь, говорит:

— Вы, ротмистр, теряете самообладание. Рабочих можно остановить и не стрельбой. Я заявляю вам — я против… Впрочем, если у вас неопровержимые данные и раз вам вверена власть чуть ли не Петербургом…

— Вот телеграмма…

— В таком случае действуйте, конечно, на свой страх и риск… Я очень, очень болен. Я умываю руки.

…Встретив доктора, жандармский ротмистр спросил его:

— Слушайте, Ипполит Ипполитыч, а как у вас насчет перевязочных средств?

Предлагаю вам экстренно все привести в порядок: койки, операционную, медицинский персонал.. К завтрему чтоб…

— Слушаю-с. А, смею спросить, зачем?

— Ну, на всякий случай. Ну, мало ли… До свиданья.

Поздно вечером Ипполит Ипполитыч зашел в кабинет Громова. Хозяин бледен. Третий день он ни капли не пьет. Од весь в напряжении. Упорство бастующих рабочих бесит его.

— Прохор Петрович, — начал доктор. — Знаете ли вы, что у нас готовится пролитие крови? Я сегодня встретил фон Пфеффера, — и доктор взволнованным голосом рассказал о приказе жандарма.

— Ну и что ж? — насупился Прохор.

— Я пришел, Прохор Петрович, умолять вас предотвратить кровопролитие. Все зависит от вас. Ведь это же ужасно, Прохор Петрович.

Прохор набычился, встал, крикливо ответил:

— Может быть, вы желаете» чтоб вас вместо ротмистра назначили командующим вооруженными силами? Ах, нет? Ну так и молчите, пожалуйста. Да-да! Прошу вас. Мы сами знаем, что делаем. За нас закон!

Доктор вздохнул, поправил дымчатые очки и, рискуя претерпеть грубость хозяина, сказал:

— Очень жаль, что здесь нет Нины Яковлевны. Я уверен, что, будь он» дома…

— Ха! Вы уверены? А вот Прохор Громов говорит вам, что если б она посмела ввязаться, я бы ее вздул арапником и приказал арестовать. Идите, исполняйте то, что вам приказано ротмистром, и не суйте нос не в свое дело. Прощайте…

Прохор остался один. В окаменелой, неподвижности просидел битый час. Мысли, одна мрачней другой, одолевали его. Ему то и дело звонили по телефону. Он на звонки не отвечал и никого принимать не велел. Всю ночь провел без сна.

А этой ночью жандармским ротмистром, при участии мирового судьи, были арестованы многие выборные и уцелевшие члены забастовочного комитета.

Утром, чуть свет, известие о разгроме рабочих организаций разнеслось повсюду. В бараках, в казармах, в тайге, на заводах и приисках рабочие стали быстро гуртоваться. Собрания были крикливы. Возбужденная масса с негодованием выражала свою волю.

— Протасова нет, Абросимов тряпка, хозяин зверь. Идем, братцы, к прокурору!.. Пусть освободит наших выборных. Чем они виноваты? А?!

— Бей полицию! Бей жандармского барина! Бей пристава! — буйно орали приискатели. Но их останавливали:

— Еще, ребята, надо требовать заработанные деньги да паек. А нет — все ихние амбары расшибем! Нечего нам овечками-то прикидываться. Казаки со стражниками в нас не станут стрелять, а приезжих солдатишек мы в капусту искрошим.

В пять часов утра рабочие прииска «Нового» тысячной толпой повалили на прииск «Достань». Там уже шумели рабочие приисков «Веселенького», «Богатого», «Находки».

Подтягивался народ с механического и трех лесопильных заводов. На общем собрании решено идти к прокурору всем народом, всем миром и лично заявить ему, что подстрекателей к забастовке среди рабочих нет, что каждый из них бастует сам по себе, на свой страх и риск, а поэтому пусть прокурор немедленно же освободит всех арестованных товарищей.

В десять часов утра вся масса двинулась к главной конторе, в резиденцию «Громово».

Единая цель многотысячной толпы — подать прокурору «жалобную» докладную записку, а также вручить ему сотни четыре личных прошений.

По дороге к толпе примыкали землекопы, лесорубы, рабочие с мельниц, со шпалопропитного завода, с росчистей. Толпа росла.

В это же утро к хозяину явился робкий, встревоженный инженер Абросимов. У Прохора под глазами мешки, цвет лица изжелта-серый. Своего подначального он принял холодно:

— Что? С советами? Да что вы на самом деле! То один, то другой… Тьфу!

— Позвольте, Прохор Петрович, я еще рта не раскрыл, а вы уже… Да, знаете.., положение аховое. Рабочие огромной толпой идут сюда.

— Плевал я на толпу, — запальчиво сказал Прохор, и мутные от бессонницы глаза его засверкали.

— Нет-с, Прохор Петрович, с огнем шутить опасно. И — позвольте вам доложить: третьего дня утром, с риском для жизни, я обошел семь бараков; Прохор Петрович, я говорил рабочим: «Ребята, становитесь на работы, а я даю вам слово уговорить хозяина, он постепенно исполнит все ваши требования…»

— Фига! Фига! — закричал Прохор; голос его хрипел, глаза прыгали. — Я вам приказываю, поезжайте сейчас же по всем баракам и говорите рабочим: «Подлец хозяин ни на какие уступки не пойдет!.. Подлец хозяин плюет на ваши требования!»

Поняли, Абросимов? И пусть они, сволочи, посмеют поднять открытый бунт. Пусть!.. Они тогда увидят, что мы-с ними сделаем. Я сам буду их расстреливать из собственных пушек!.. Бац — и мокренько… Вы, Абросимов, еще мало знаете меня…

Закусив прыгающие губы, инженер Абросимов понуро отошел к окну. К дому подкатил в сопровождении конвоя ротмистр фон Пфеффер. Он вошел в кабинет, гремя шпорами, браво, воинственно. Однако лицо его бледно, бачки топорщились.

— Идут?

— Идут, Прохор Петрович. Я приказал стянуть на бугор возле штабелей все вооруженные силы.