«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского

Къ участию въ такихъ расходахъ привлечь все те станицы, где жители уклонились отъ выборовъ депутатовъ, освободивъ отъ сего, однако, такихъ домохозяевъ, которые съ самаго начала заявляли готовность и готовы были подчиниться всемъ требованиям начальства, а равно всехъ, находящихся на службъ вне войсковыхъ пределовъ и въ войсковыхъ командахъ, какъ верно и честно исполняющихъ свой долгъ.

Сделать немедленно распоряжение о производстве выборовъ, где они не состоялись, и если таковые не будутъ окончены въ Уральске къ 11 сентября, въ Уральскомъ и Калмыковскомъ отделахъ къ 16 сентября, а въ Гурьевскомъ къ 18 сентября, то съ этихъ чиселъ начнется исчисление и взыскание на означенные расходы съ виновныхъ въ неисполнении сего станицъ.

По мере производства выборовъ станицы освобождать по особому каждый раз съ разрешения начальниковъ отделовъ отъ участия въ этихъ расходахъ, разлагая ихъ на прочия станицы, гдъ выборы не будутъ сделаны. Для суждения виновныхъ въ неповиновении открыта въ Уральске особая военно-судная коммисия.

О предании же главныхъ виновниковъ и подстрекателей этому военному суду, по полевымъ военно-уголовнымъ законамъ, испрошено уже высочайшее разрешение. Приказъ этотъ былъ прочитанъ на сходахъ и выставленъ на видныхъ местахъ во всеобщее сведение.

Сандръ

Про то, как, почему и куда «уходили»

Сам термин «уходцы», который прилагался к сосланным казакам и их семьям, имеет неясное происхождение. Разумеется, он происходит от слова «уходить», но вот кто уходил и куда?

Одна версия – что «уходцами» называли избранных казачьими массами ходоков к правительству, все эти «посольства» к царю и царской семье: в Санкт-Петербург, в Москву, в Ливадию, в Тифлис. А уже потом это название прикрепилось ко всем пострадавшим в событиях 1874–1880 годов и к сосланным в Туркестан. Другая версия – «уходцами» назвали именно сосланных казаков, за то что их «ушли» в Туркестан. Слово это было придумано и циркулировало в УКВ. Сами «уходцы» этим названием не пользовались никогда. Я и не знала, что мы из «уходцев», пока не начала читать литературу по этой теме. Сколько бы я ни спрашивала в нашей среде, знакомо ли кому-нибудь это слово, всегда получала отрицательный ответ.

В Туркестане за сосланными уральцами закрепилось другое неофициальное название: урал'a. В полицейских и тюремных отчётах, в рапортах начальников всех рангов их продолжали называть полным титулом: «сосланными уральцами» или «уральцами, сосланными за неподчинение новому военному положению». Позже, уже в начале XX века, в местной полицейской или газетной хронике их называли просто «уральцами», не объясняя деталей. Однако в разговорной речи и тогда, в XIX веке, и сейчас, уже в XXI, эти люди известны местному населению как «урал'a». Сами же они до сих пор называют себя «уральцы» и «уральские казаки».

Эти два термина – урал'a и уральцы – очень локализованы. За пределами районов, где расселились уральцы, таких как, например, Кызыл-Ординская или Жамбыльская области, эти слова уже нуждаются в переводе и объяснении. Причём объяснять приходится даже историкам. Во время моей работы с материалами в Центральном государственном архиве Республики Казахстан мне довелось разговориться с заместителем генерального директора архива Ахтямом Ахметовичем Адельгужиным, чьи этнические корни тоже произрастают из УКВ. Он в то время писал работу о дореволюционном Казахстане, и в архивных материалах ему неоднократно встречалось слово «уральцы», которое он не мог объяснить: что за люди? что за народность? Этот пример доказывает, что трагические события 1870-х годов были забыты, потому что оказались в тени куда более драматичных и масштабных событий: Первой мировой войны, революции, Второй мировой войны… И всё-таки в судьбах этой маленькой этнической группы, как в капле воды, отразилось всё безумие нашей отечественной истории.

И пусть про уральцев забыла и история, и страна, эта маленькая этническая группа жива, и слово «уральцы» до сих пор в ходу. Причём уральцы так чётко отграничивали себя от местного и русского населения (несмотря на то, что их жизнь и работа всегда были переплетены с жизнью и работой окружающих людей), что я до самой школы была убеждена, что уралец – это отдельная национальность. И я гордилась тем, что я – уралка. Быть уралкой значило быть лучше, чем русские. Русские были и ленивы, и пьяницы, и вообще полны недостатков, тогда как мы, уральцы, были и трудолюбивы, и просто хорошие люди. Поэтому когда чуть ли не в первый же день моей школьной жизни учительница завела разговор о национальностях и стала задавать вопросы, знаем ли мы, какие у нас национальные корни, я уверенно ответила, что я – уралка! Если бы я пошла в школу в Кызыл-Орде, я бы не удивила мою учительницу, и мой ответ, может быть, был бы принят без дополнительных вопросов. Но я пошла в школу в Сибири, где о такой народности не слыхали, и учительница сделала предположение, что я, наверное, русская, просто родилась на Урале. На что я возмущённо возразила, что я на Урале не родилась, а родилась в Сибири, но я – уралка! Учительница и не подозревала, как сильно меня оскорбило предположение, что меня можно принять за русскую… И уж совсем меня добила моя мама, когда объяснила мне после уроков (надо полагать, с наущения учительницы), что мы называем себя уральцами, но на самом деле мы – русские. Я до сих пор не забыла, каким обидным и болезненным было «свержение с пьедестала».

Мои детские представления о ценностях разных этнических групп не были моим собственным изобретением, конечно. Они были отражением тех убеждений, с которыми жили уральцы и которые я впитала из бытовых разговоров взрослых. Эти убеждения помогли им сохранить свою этническую целостность, но, несмотря на несгибаемую этническую «гордость», своё мнение о других людях не выносилось за порог и уральцы легко строили отношения и с русскими, и с казахами, и с любой другой национальностью. И вообще уральцы умели строить хорошие отношения с людьми.

Может быть, именно это качество – умение налаживать отношения – объясняет успех многих «посольств» к царю (но не самих прошений, потому что ни царю, ни его семье жалобы казаков были не интересны), и, может быть, именно благодаря исключительным личным качествам и навыкам в общении некоторые из тех «уходов» по невероятности событий, которые происходили в пути, похожи на голливудские фильмы. По разрозненным свидетельствам, в частности, из очерка Путника во «Всемирной панораме» за 1910 год (он описал несколько способов подачи прошений уральцами), мы знаем, что, помимо официальных каналов, таких как Сенат и личные канцелярии высших чиновников и членов царской семьи, уральцы подкарауливали царя на улицах, во время прогулок в дворцовом парке в Царском Селе, находили высокопоставленных сторонников (включая придворных дам!), которые могли бы передать бумаги лично царю.

Иллюстрация из книги Н. П. Мартынова «Исторический очерк столетия лейб-гвардии Уральской казачьей сотни», С.-Петербург, 1898

Казаки начали посылать «посольства» в столицу почти с самого начала событий. Как только в войске стали формироваться сомнения, что местная администрация пытается протащить закон, придуманный и напечатанный в обход монаршей воли, они начали обращаться с двумя просьбами: сначала – показать им личную подпись монарха под НВП как доказательство, что он действительно в курсе, а позже добавилась вторая просьба: разрешить лично встретиться с Его Величеством, чтобы услышать подтверждение из его уст. Разумеется, письмо им показано не было (хотя мне так до сих пор и непонятно, почему эта просьба показалась государству такой невыполнимой!), и разрешение на то, чтобы казачья делегация съездила к царю, тоже не было дано. Чем больше отговаривалась администрация, тем больше казаки подозревали её в обмане и думали, что Крыжановский и Бизянов прячут правду от царя. Исчерпав все возможности добиться правды, казаки осознали необходимость оповещения Его Величества лично о творимых беспорядках. Они начали отправлять выборных людей с прошениями к царю и членам царской семьи.

Задача эта была не из простых. Свободы перемещения по Российской империи не было с 1649 года. Для того чтобы доехать из пункта А до удалённого пункта Б, нужно было получить подорожные документы. Соседняя деревня не в счёт, но для того чтобы отъехать на 30 вёрст, уже требовались паспорт или подорожная, в зависимости от того, какой закон был в силе в тот или иной период. Впрочем, расстояния тоже менялись с годами (при царице Елизавете Петровне можно было без паспорта и на 60 вёрст от Москвы отъехать). Зато процедура по выдаче паспорта или подорожных документов оставалась одной и той же: тщательная проверка благопристойности и платёжеспособности человека, подавшего заявку на паспорт или подорожную. Любой человек, проживавший где бы то ни было без соответствующих документов, рассматривался как бродяга, арестовывался и высылался к месту своего законного проживания или, если такое место невозможно было установить, судился и отправлялся на поселение в удалённые местности Российской империи, чаще всего за Урал или на Кавказ, по принципу: чем дальше, тем лучше.

Уральские казаки могли выправить проездные документы в войсковой канцелярии, если бы ехали по войсковой нужде или по личной нужде, одобренной войсковой канцелярией (как поехал на излечение наказной атаман УКВ Н. А. Верёвкин). Потом они получили бы разрешение в полиции, потом оплатили бы своё путешествие «повёрстно», а затем уже могли бы и выезжать. Если же канцелярия не посчитала причину для путешествия уважительной и отказала в выдаче подорожных документов, то оставалось или сидеть дома, или отправиться в путь незаконно, без соответствующих документов. Без документов было невозможно поменять лошадей на станции, получить корм для лошади, нельзя было остановиться в гостинице. Невозможно было даже выехать за пределы города или въехать в другой город: всех въезжающих-выезжающих встречали у заставы, а дорогу преграждал шлагбаум, который поднимали только после проверки документов. Бродяг было много, поэтому проверки велись самым тщательным образом. Если же человека заподозрили в хранении поддельных документов, то по закону 1747 года, который отменили только в конце XIX века, к нему можно было применить пытки. На выдачу паспортов существовали и дополнительные ограничения в зависимости от того, кто подавал заявление на паспорт и куда этот человек направлялся. Например, старый и увечный человек не получил бы паспорт и подорожную для поездки в Петербург, потому что правительство старалось хранить благопристойный вид на столичных улицах. Также не мог получить паспорт и человек, не заплативший все налоги, так что бедняк, ставший жертвой обстоятельств, финансового преступления или административной ошибки, не имел законной возможности лично появиться в столице, чтобы искать справедливости и помощи.