Уик-энд с Остерманом (др. перевод)

Лейла набросила на себя полотенце и, нажав на подлокотник, подняла спинку шезлонга:

— Это прекрасно, радость моя. В самом деле очень здорово, но я думаю, ты понимаешь, что этого никто не возьмет.

— Возьмут!

— Они не будут этим заниматься.

— Да имел я их!

— Нам платили тридцать тысяч долларов за одноактную драму длительностью в час, Берни. Но не за два часа выворачивания наизнанку, которое кончается в похоронном бюро.

— Я не занимаюсь изгнанием злых духов. Это печальная история, основанная на совершенно реальных фактах, возможность повторения которых с тех пор не исчезла. Не хочешь ли заглянуть в испанский район и убедиться сама?

— Они на это не купятся. Они захотят, чтобы ты все переписал.

— Я не буду иметь с ними дела!

— Но распоряжаются-то они. Нам еще причитается пятнадцать тысяч.

— Сукины дети!

— Ты же знаешь, что я права.

— Разговоры! Эти чертовы разговоры! В этом сезоне мы собираемся! Одни только споры!

— Они имеют дело со зрительным рядом. Какой бы ни поднялся шум в «Таймс», это не поможет продавать дезодоранты в Канзасе.

— Да пошли они…

— Расслабься. Поплавай еще немного. У нас большой бассейн.

Лейла Остерман глянула на своего мужа. Он знал, что означает такой ее взгляд, и не мог удержаться от улыбки. Хотя в ней проскользнула и грусть.

— О’кей, так и сделаем.

Лейла взяла карандаш и блокнот желтой бумаги, лежащие на столике рядом с ней. Берни встал и подошел к краю бассейна.

— Ты думаешь, Таннер захочет присоединиться к нам? Как по-твоему — может, я смогу убедить его?

Лейла отложила карандаш и взглянула на мужа:

— Не знаю. Джонни отличается от нас…

— И от Джоя с Бетти? От Дика с Джинни? Я этого не вижу.

— Я бы не давила на него. Все же он хищник из мира новостей. Стервятник из Сан-Диего. И я бы не хотела видеть, как он гнется. Это может сломать его.

— Он думает так же, как и мы. Как и Джой с Диком. Как все мы.

— Повторяю, не дави на него. Можешь считать, что во мне говорит интуиция женщины, которая хорошо относится к тебе, но не дави… Мы можем только все напортить.

Остерман нырнул в бассейн и проплыл тридцать шесть футов под водой к дальнему бортику.

Лейла лишь частично права, думал он. Таннер, конечно, охотник за новостями, который не идет на компромиссы, но, с другой стороны, он тонок и чувствителен. Таннер не дурак, он видит, что происходит повсеместно. И это неизбежно. Все сводится к индивидуальному выживанию. Иными словами, к возможности делать то, что тебе хочется делать. Написать, к примеру, экзорцизм, если способен на это. И ни в грош не ставить проблему дезодорантов в штате Канзас.

Вынырнув, Берни ухватился за край бассейна, тяжело переводя дыхание. Оттолкнувшись от бортика, он медленно поплыл к жене:

— Так загнал я тебя в угол?

— У тебя это никогда не получалось, — Лейла писала, не отрывая глаз от желтоватого листка бумаги. — Было время в моей жизни, когда я думала, что тридцать тысяч долларов включают в себя все богатства мира. Но бруклинский дом Вайнтрауба отнюдь не был самым крупным клиентом у банка Чейз Манхеттен.

Оторвав листок, она сунула его под бутылку пепси-колы.

— У меня никогда не было таких проблем, — сказал Берни, вылезая из воды. — На самом деле Остерманы — это тайная ветвь семейства Ротшильдов.

— О, я понимаю. Ваши родовые цвета — коричневый и тыквенно-оранжевый.

— Эй! — Берни внезапно схватился за бортик и возбужденно посмотрел на жену. — Я тебе говорил? Сегодня утром звонил тренер из Палм-Спрингс. Та двухлетка, что мы купили, покрыла три фурлонга за сорок одну секунду!

Лейла Остерман опустила блокнот на колени и расхохоталась:

— Ты знаешь, это уже чересчур! И ты еще хочешь играть Достоевского!

— Я понимаю, что ты имеешь в виду… Ну, когда-нибудь.

— Конечно. А тем временем присматривайся к Канзасу и занимайся своими лошадками.

Хмыкнув, Остерман вылез с другой стороны бассейна. Он снова подумал о Таннерах. О Джоне и Элис Таннерах. Он дал их имена в Швейцарию. Цюрих проявил искренний энтузиазм.

Бернард Остерман напряженно размышлял. Как-то надо убедить жену.

Во время уик-энда ему придется серьезно поговорить с Джоном Таннером.

* * *

Данфорт вышел в холл своего дома в Джорджтауне и открыл дверь. Лоренс Фассет из ЦРУ, улыбнувшись, протянул ему руку:

— Добрый день, мистер Данфорт. Эндрю позвонил мне из Маклина. Мы как-то встречались… но я уверен, что вы не помните. Для меня это честь, сэр.

Данфорт посмотрел на этого необычного человека и улыбнулся в ответ. Досье ЦРУ гласило, что Фассету было сорок семь лет, но выглядел он куда моложе. Широкие плечи, мускулистая шея, гладкое лицо под коротким светлым ежиком — все это напоминало Данфорту, что близится его семидесятый день рождения.

— Конечно, я помню. Входите, пожалуйста.

Фассет вошел в холл, и его внимание привлекли несколько акварелей Дега. Он подошел поближе:

— Они в самом деле прекрасны.

— Так и есть. Вы в этом разбираетесь, мистер Фассет?

— О нет. Я просто восторженный любитель… Моя жена была художницей. Нам довелось провести немало времени в Лувре.

Данфорт знал, что не стоит интересоваться женой Фассета. Она была немкой и поддерживала тесные связи с Восточным Берлином. Там и убита.

— Да-да, конечно. Прошу вас вот сюда. Грувер ждет вас. Мы в патио смотрели программу Вудворда.

Двое мужчин вышли в небольшой дворик, вымощенный кирпичом. Джордж Грувер поднялся с места:

— Привет, Ларри. Дела вроде начинают двигаться.

— Похоже. Я этого ждал.

— Как и все мы, не могу не добавить, — заметил Данфорт. — Выпьете?

— Нет, благодарю вас, сэр. Если вы не против, я бы хотел как можно скорее перейти к делу.

Трое мужчин сели вокруг керамического столика.