Украденный город

Она заедала отказы сладостями в компании тетушки-вдовы и немой бабушки. Тело Гаури становилось тяжелым, живот рыхлым. Бедра наливались незнакомой меланхолией, сокам любви некуда было течь. Она мечтала, что холостяки горько раскаются, прижмутся лицами к ее разукрашенным хной рукам, повторяя: «Твои пальцы из красного золота, богиня!»

«Молодость»

Город, оплаканный тысячу раз, захваченный афганцами, уничтоженный хромым Тимуром, чье войско бежало от страшного смрада убитых, покоренный маратхами во главе с Баджи Рао Первым, персами и британцами, ты стряхиваешь века, как былинки, и возрождаешься с разбитым, но все-таки живым лицом.

Всесильный Дели, шрамы твои рубцуются на глазах. Сколько раз ты падал и поднимался в неузнаваемом облике. Могила и сад, ты строишься вокруг своей оси, вырастаешь на прежних руинах. Из ведической Индрапрастхи, раджпутского Лал Кота, тюркского Туглакабада, могольского Шахджаханабада ты превратился в Нью-Дели. Кем еще хочешь ты быть, жизнь, клокочущая в ветоши?

Как мы жили во времена рикш и велосипедов. Хавели был сделан словно по нашему заказу. Мы играли нитяными занавесками, забирались под девятиметровое сари Мамаджи, и выныривали, брезгуя запахом истлевшей роскоши.

– Позови Яшу, – хрипела Мамаджи из-за занавески внучке, – пусть несет книги.

Так она показывала семье жениха техзиб своей семьи – утонченность с оттенком сумерек Шахджаханабада. Техзиб – элегия обездоленной знати, изящество некогда великолепного мира. Техзиб означал сдержанное достоинство, а не тыканье богатством в чужое лицо, как это теперь повелось.

Дядя Яшу, сын немой махарани, самый грустный человек на земле, был коллекционером и продавцом редких книг, иллюстрированных так искусно, что у любого улетит сердце.

Он держал лавку со странным названием «Молодость», узкую щель с дверью в проулок. Внутри стояло несколько стульев для чтения и книжные полки, заполненные томами. Из магазина можно было попасть в комнату дяди, откуда он так же выносил покупателям книги, которые не поместились в закуток лавки. Иногда он ставил стулья для чтения на дорогу, и вы могли увидеть на них знаменитых людей времени.

Лавочку Яшу знали ценители. Они приходили со всего Дели, чтобы упиваться книгами по истории, литературе, искусству, путешествиям, орнитологии, ботанике, а больше других – поэзии урду.

Яшу неспешно двигался по лавке в белой рубашке, саронге и туфлях-лодочках. Он отвечал на любые вопросы мягким голосом. Ночами, когда в хавели не оставалось никаких звуков кроме шорохов, он мог обмолвиться и с нами.

– Слезы бесцветны – говорил он, облокотившись на прилавок, – иначе моя подушка выдала бы сердце.

Война

Гаури знала из разговоров и видений, как дядя пришел в дом, исцарапанный и кроткий, полностью седой в свои двадцать три года. В пустом чемодане он нес молчаливого младенца. Дома его стали называть ласково Яшу, как сумасшедшего, которого не надо волновать. Полное имя дяди было Яш.

В конце тридцатых, как многие молодые люди, он уехал в Бирму по найму английских властей, которым требовались специалисты в Рангуне. Там Яш женился на девушке из такой же обедневшей королевской семьи. Красивая жена уже с трудом носила могучий живот, колеблющийся от ее осторожных шагов, когда город исчеркали тени воздушного налета. Улицы пришли в смятение, заполнились мечущимися людьми, как каналы водой.

Докеры бросили работу в порте, не разгрузив корабли. Бомба попала судно, оно загорелось, толпа побежала. Обугленный рис поплыл по реке в залив.

Яш сказал жене ждать дома, а сам пошел к людям узнать, что будет. Люди говорили:

– Японцы наступают, уже никто не может их остановить. Мы должны уйти на север. Британцев не будет, и тогда бирманские толпы растерзают нас 8 *.

В зоопарке убивали ядовитых змей и ягуаров, выпускали на волю оленей. Нескольких оленей застрелили, чтобы взять свежее мясо. Их шкуры бросили в пруд, и рыбы бились губами в остатки плоти. Яш деликатно попросил себе долю, и земляки неохотно поделились.

8

^* В Бирме в 40-ые годы проживало около миллиона индийцев. Беспорядки уже случались до того, как война дошла в регион. Мнение, что индейцы вытесняют бирманцев, было причиной вражды между двумя общинами.

Он пробрался сквозь городские толпы, которые тащили детей и мешки, принес жене мясо. Супруги сварили его, и после молчаливой трапезы, стали собирать вещи. Служанка пропала, ее не было уже три дня, а слухи ничего не говорили о следах ее босых ног. Жена сама закрыла разбухшие ставни.

– Почему мы уходим? – сказала жена. – Мы потеряемся в дороге, и наш сын уже рвется наружу.

– Мы должны вернуться в дом моего отца. Мы продолжение нашей власти – британцев. Японцы убьют нас или нас уничтожат бирманцы, потому что защищающая рука британцев кровоточит и бьется в агонии.

Некому было сказать им, что половина индийцев останется в Бирме, и будет избавлена от страданий исхода, а бирманцы не тронут соседей.

Дорога смерти

Они взяли чемоданы с книгами, золото и одежду. В последнее мгновение схватили покрывало – стеганый дохар, подаренный Мамаджи, и соединились с толпой.

Толпа привела их в порт, где люди страшно кричали в металлические борты пароходов:

– Заберите нас! Возьмите нас!

Военные стреляли воздух, говорили, что на борт поднимутся только европейцы. Яшу испугался, что толпа раздавит живот жены. Он вывел ее, проламываясь через навалившихся людей и вопли. Человеческий поток понес их к аэродрому.

Уже издалека они увидели, что аэродром стал пожарищем. Жена мужественно несла свою ношу и маленький чемодан. По толпе пошел слух, что японцы идут стремительно и с ними много смерти. Говорили, что путь домой, в Индию, лежит через горы. Мимо на автомобилях проезжали белокожие люди, увозя рояли и мебель из драгоценных пород дерева. Город трещал по швам и выл. Они прошли городские окраины, где бедняки сидели у лачуг на низких табуретах, равнодушные к голосу войны.

Яш с женой двинулись по дороге между полями с другими беженцами. Над землей клубилась пыль. Они шли и видели, что люди, которые покинули город раньше, уже потеряли силы. Одни сидели на корточках вдоль обочин. Малярия, холера и оспа уже кружили здесь вместе с орлами.

Говорили, что из Мьичина еще можно улететь в Ассам, но аэродромы Мандалая и Шуэбо разбомблены. Глаза жены потеряли блеск, в глазницах лежала пыль. Она сказала сухими губами:

– Все хорошо, нужно идти. Только бы попить.

Он купил ей стакан воды за золотые часы.

В Мьичине горстка военных пытались удержать порядок. Так былинка пытается не сорваться в шторм, держась за колосок. Люди писали письма с мольбой о спасении. Письма на клочках бумаги заполняли ящики для почты доверху, опадали на землю, как ворохи листвы. Японские бомбы крушили взлетную полосу.