Укради меня у судьбы

— Никто, может, и не знал, а я — да. Даже фотографии твои видел. Поэтому давай начнём сначала. Я — Никита Репин, твой сосед напротив. Очень хочу познакомиться и общаться.

12. Ива

— Зачем это вам? — спрашиваю, наблюдая, как он достаёт тарелки — белые, почти квадратные, с закруглёнными углами. Как выкладывает яичницу с томатами, кусочками бекона и луком. Сыр золотистой корочкой растёкся по поверхности и тянется за лопаткой, которой он уверенно орудует. Кажется, я сейчас станцую танец живота, лишь бы наконец-то поесть.

— А для общения нужны поводы? — посыпает он еду какими-то листиками и приглашает жестом к столу. Я мою руки и мёртвой хваткой зажимаю в руке вилку. Наконец-то!

Стараюсь есть медленно и культурно, но у меня плохо получается — слишком я голодна.

— Вкусно? — Никита тоже не отстаёт. У него хороший аппетит и ноль стеснения.

— Очень, — наслаждаюсь каждым кусочком.

Невольно завидую его лёгкости и контактности. Я так никогда не сумею себя вести. Слишком уж много зажимов. Но, наверное, очень глубоко в душе мне хотелось бы обладать малой толикой того, чем щедро наградила природа моего соседа. Не внешность его привлекала, отнюдь. Мне нравились конкретные черты характера. Полностью судить о внутреннем содержании соседа пока не бралась. Чересчур много неизвестных в уравнении Никиты Репина.

— Здесь где-то бутылка вина была, — срывается он с места. А я в который раз думаю, что отлично он ориентируется. Будто у себя дома. — Надо выпить на брудершафт, а то ты так и не осмелилась сказать мне «ты».

— Не надо вина, — пытаюсь возразить, но он меня не слушает. — Я не пью спиртного.

Наконец Никита выуживает откуда-то бутылку, легко находит штопор и, не обращая внимания на возражения, открывает. Я слышу, как льётся вино в бокалы.

— Не обязательно пить. Достаточно пригубить за компанию. Ну же, Ива, не будь такой трусихой.

Мне это не нравится, но я всё же уступаю его напору: касаюсь губами бокала и делаю крохотный глоток. Может, настало время познать? Хотя бы немного? То, чего никогда не пробовала в прошлой жизни?..

Это белое вино. Странный вкус. Немного с кислинкой, но не противно. Глоток холодным шариком катится по глотке и расцветает огненным цветком в груди. Так мне кажется. На самом деле — просто становится тепло внутри. Может, не всё так и плохо.

— Ты позволишь? — его голос слишком близко. Опасно близко от меня. Никита забирает бокал из моих рук и склоняется. Губы его касаются моих губ. Легко и ненавязчиво. Задерживаются немного, а затем обволакивают, затягивают в омут, от которого в теле разливается странное томление. Но я сижу неподвижно. Даже глаза не пытаюсь закрыть.

Это мой первый поцелуй. С элитным жеребцом, у которого, наверное, вся стена увешана скальпами девушек, что отдали ему своё сердце. Стена рухнувших надежд и разбитых сердец. Много чего приходит в голову, пока длится самый первый поцелуй в жизни двадцатишестилетней девушки.

— А теперь скажи мне что-нибудь, но обязательно на «ты».

Голос у Никиты просел. Глаза блестят. Слава богу, он не лезет ко мне руками — обниматься или что-то подобное. Я бы его оттолкнула. Не терплю чужих прикосновений да ещё и без подготовки.

И я не смогла определиться с поцелуем — понравилось мне или не очень. По крайней мере, отвращения я не испытывала. Даже приятно. Особенно где-то там, внутри — тянущее-сосущее чувство, будто я всё ещё голодна. Но это уже не так. Это… чувственность? Мне сложно об этом судить.

— Ты бы не мог держаться от меня немного подальше?

Кажется, мне удалось его сбить с толку. Он растерянно хлопает ресницами. Не обижен, нет. Но искренне не понимает, что он сделал не так. У него даже дар речи отняло. Почему-то мне это нравится. Возможно, не всё потеряно в этом королевстве кривых зеркал, где царит двухсотпроцентная уверенность в себе.

— Я… обидел тебя?

— Нет, меня сложно обидеть. Просто ты для меня чужой. А от чужих я не терплю многих вольностей.

Он выпрямляется. Лицо у него становится серьёзным. Нет больше великолепной улыбки, что освещает вечер. Никита словно становится старше, не таким беззаботным юношей, каким видится он за внешним доброжелательным фасадом.

— Есть черта, за которую не стоит переступать, — не могу и не хочу останавливаться. — У меня свой мир. Я ещё не привыкла ко многим вещам, что свалились на меня внезапно. Поэтому я бы хотела простых, но понятных вещей. Соблюдение определённой субординации. Пусть это и звучит смешно. И, пожалуйста, держи дистанцию. Я нуждаюсь в воздухе и не терплю, когда на меня давят.

В его лице — ни грамма насмешки. Он слушает меня слишком внимательно. У Никиты даже брови напряглись — так он пытается меня понять.

— Хочется тебя пощупать, — крутит он головой, как оглушённый, — нет-нет, не бойся! — он даже руки поднимает, показывая, что не собирается ничего делать. — Это… невероятно. Такое ещё бывает в нашем мире? Слишком строгие девушки?

Я чувствую, как краснею. Ну, конечно же. Я отличаюсь. Я… не могу быть весёлой и беспечной. Легко общаться с мужчинами. Я вообще этого не умею. Прожила жизнь в консервной банке, отгородилась намеренно.

Я даже в школу как все нормальные дети не ходила. Но ему об этом знать вообще не нужно. Хотя, возможно, он знает? Отец ему что-то рассказывал? Или?.. По возрасту Никита ему в сыновья годится.

Я вдруг понимаю, что не знаю, сколько отцу было лет. Вообще ничего не знаю. А ведь Самохин хотел рассказать. Но я ничего не желала слышать. И Самохину не нравился Никита — я это тоже помню.

А ещё я не хочу говорить о себе. Раскрываться перед незнакомым человеком — всё равно что раздеться догола. Тот барьер, через который не перешагнуть. По крайней мере, сейчас точно.

— Что связывало тебя с моим отцом? — резко меняю тему.

Никита встаёт и собирает грязную посуду. Снова повязывает полотенце вокруг талии. Слишком хорош. Мускулы на руках видны отчётливо. Красивые, очень красивые руки. С выпуклыми венами, где нужно. Это… будоражит немного.

Я не видела ничего более красивого, чем мужчина, что моет посуду. У нас, в коммуналке, посуду мыли женщины. Ни Пончик, ни Петухов не занимались подобной «женской» ерундой. А Идол делал это вынужденно, с мученическим выражением на лице. Бесился и ругался сквозь зубы, если приходилось мыть гору посуды. Такое случалось нечасто: обычно он старался сразу же, вот как Никита, но делал это быстро, как тяжёлую, но необходимую повинность.

А этот моет красиво. Выдавливает моющее на губку, любовно кружит по тарелкам. И, наверное, я слежу за его действиями, потеряв челюсть. Это… завораживает.

— У людей бизнеса всегда не очень широкий круг общения. Я имею в виду, личный круг. Партнёров, знакомых, работников может быть много. Настоящих друзей — по пальцам. Кудрявцев дружил с моим отцом. Старая дружба из прошлого, когда ни тот, ни другой ещё копейки за душой не имели. Мой отец ушёл из жизни на три года раньше дяди Серёжи. А нас с твоим отцом связывала страсть.