Укради меня у судьбы

Самохин снова вытирает лысину и поправляет очки.

— От вас ничего подобного и не требуется. По мере возможности. Ну, и, вероятно, намекнуть по-соседски на счёт Репина. Это же несложно.

Прищурившись, я внимательно разглядываю собеседника. Странный он какой-то. А ещё мне вдруг кажется, что Ива на него чем-то смахивает. Она внешне скорее его дочь, чем Кудрявцева. Не фигурой, понятно, а вот этими синими глазищами, что смотрят на мир слишком доверчиво.

— А почему вы сами не поговорили с… Иванной, раз так печётесь о её благополучии и безопасности? Вас она бы послушала охотнее, чем какого-то почти незнакомого соседа.

Он снова медлит с ответом. Смотрит мне в лицо. Эта его открытость раздражает. Он словно в душу руками лезет.

— Знаете… иногда правду или советы лучше выслушать от кого-то другого, чем от человека, которого знаешь. Да и статусы у нас с вами разные. Я — душеприказчик, казённая морда. Вы — человек, живущий по соседству. Нейтральное лицо.

Ну, да. Нейтральное. Особенно если учесть наши с ней стычки. Но Самохину я об этом не собираюсь рассказывать.

— Я понял вас, Дмитрий Давыдович. И услышал. До свидания, — поднимаюсь с лавки. Самохин так и остаётся сидеть огромным мешком. Вяло машет мне рукой на прощанье.

— Спасибо вам, Андрей Ильич, — несётся мне вдогонку его утомлённый голос. И словно выстрел между лопаток: — И да. Она как раз монашка. В некотором роде.

Я чуть сбиваюсь с шага, но не оборачиваюсь. Ухожу из этого чёртового сквера, убегаю от странного Самохина. А в голове бьётся рваной болью мысль: вот что, блядь, он хотел этим сказать?!

20. Ива

Они наконец-то ушли — Соня и Зоя Николаевна. А мы с Василием остались.

— Ну? — спросила почти грозно, но Вася даже ухом не повёл. Сидел с мордой оскорблённой невинности. Ему можно — он с удовольствием откушал Зоиного борща, закусил котлетой — непереборчивый кот у меня, ел всё, что давали, за что заслужил моё невольное уважение.

— Ты же ходишь на улицу, зверь? Справлять нужду? Может, сходишь погуляешь? — я пошире открыла дверь, но Василий посмотрел на неё пренебрежительно. Вытянулся на коврике в прихожей и показал когти.

Нужно будет последить за ним как-то. Не может же он на улицу не бегать? Может, здесь где-то окно открыто, форточка или лаз какой. От мысли, что в доме есть уязвимые места, мне стало не по себе. Глупости. Здесь сигнализация. Однако и соседская дочь Катя как-то ко мне проникла. Я даже не подумала вчера, откуда она свалилась. Не до того было.

— Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления, — проговорила вслух и отправилась работать. День только начинался, и предстояло сделать очень много. Я и так выбилась из графика, а клиенты не ждут. Клиенты любят, чтобы в оговоренные сроки была сделана работа.

Кот пришёл ко мне сам. У него радар стоит? Прыгнул нагло на колени. Здоровый, чёрт, хоть и худой. Помесил лапами, цепляя когтями платье, и скрутился огромным бубликом.

— Вася, я работаю, — предупредила его, — надеюсь, ты за клубками да нитками не бегаешь, а то выгоню!

Кот посмотрел на меня снисходительно, зевнул, показывая огромные клыки, поплямкал и закрыл глаза. А я вдруг поняла, что дожилась: разговариваю и животным. Но его тяжесть на коленях почему-то успокаивала. Он мне не мешал, хоть я и не сидела смирно: двигалась, укладывала новые мотивы на стол, доставала нитки другого цвета и снова вязала.

Мне приходилось его периодически сгонять: сидеть постоянно невозможно, я привыкла делать небольшие паузы, прохаживаться и разминаться, но Василий оказался вполне покладистым. Не обижался, дожидался, когда я снова усаживалась, и неизменно возвращался назад. Он даже башкой по рукам по моим тёрся, и я гладила его, а он в ответ тарахтел, как трактор, и тыкался мокрым носом в запястье. Идиллия. Ива и Вася.

А под вечер явился Герман Иосифович. Я и забыла к тому времени, что приглашала его на чай.

— А вот и я! — заявил он, сверкая своими великолепными тридцатью двумя искусственными зубами. Старик принарядился, брюки надел, тенниску и лёгкую замшевую куртку на замке, которая ему невероятно шла. Бинокль и фотоаппарат никуда не делись. Не расстаётся видимо.

— Заходите, — улыбнулась я ему и повела на кухню. — Чаю? Кофе?

Еды хватит на полк. А я и не обедала, как оказалось — так увлеклась работой. Очень хотелось платье побыстрее закончить. Мне почему-то казалось, что с новой жизнью у меня не будет достаточно времени, чтобы вязать.

— Вы знаете, — призналась, смущаясь, — я обед пропустила. Хотите со мной?

— Вы кушайте, барышня, кушайте, — махнул старик рукой, — не стесняйтесь. У меня режим, я питаюсь по часам. И вам бы посоветовал того же. Это по молодости кажется, что жизнь будет длиться вечно, а оглянешься — и нет уже почти той жизни. Не каждому достаётся, как мне, дожить до моих лет. Но что я вам скажу: умирать не хочется. Столько всего интересного вокруг — на сто жизней хватит. Главное знаете что? Интерес к этой жизни не терять. Только устал, потерял вкус, перестал удивляться — всё, можно гроб заказывать.

Меня не раздражала его болтовня. Я борща отведала Зоиного, плова с мясом. Так хорошо елось под скрипучий голос Германа Иосифовича. Ему я заварила чай с травами, как и обещала. И он жмурился, как старый кот, делал маленькие глоточки и разливался соловьём.

— Вот, я вижу: жизнь у вас другая началась. Новая, да. Это ж какой колоссальный шанс всё изменить! Столько перспектив, возможностей — не передать словами! Жаль, что Сергей Николаевич до этого дня не дожил. Думаю, он был бы счастлив, наблюдая, как вы расцветаете.

Кстати, о папе. Очень кстати.

— Я не знала своих родителей, — не вижу смысла скрывать и притворяться, что всю жизнь жила, горя не знала. — Меня бабушка воспитывала. И когда нам было очень трудно, не было рядом тех, кто помог бы. Чужие люди больше дали, чем якобы родные.

Старик смотрит на меня внимательно. Глаза у него выцветшие, когда-то зелёные. Брови — кустиками седыми. Губы синие, старческие. И весь он — сморчок сморчком. Но меня не отталкивает ни его внешность, ни — это видно — въедливость, ни болтливость, ни явное любопытство.

— Дак никто не знает, почему каждому своя судьба уготована. Может, не знал тогда отец о вашем существовании. Может, обстоятельства не позволили помочь раньше. Он, ваш батенька, рисковый был, резкий. Всё нахрапом брал. В молодости так куролесил — у-у-у-у… Как сейчас говорят — полукриминальный элемент, если не хуже. Почти домыслы, да. Но я зря слов на ветер не бросаю.

— Вы хорошо его знали? — сейчас главное — не забросать старика вопросами. Он и так расскажет, что знает. Да и спешить мне особо некуда. Есть время постепенно собрать и переварить информацию, какая бы она ни была.