Украсть Ленина

Затем подошли посмотреть на «поджигателей» средних лет мужчина и женщина. Роль экскурсовода играл Колян.

— Вот, Екатерина Вилоровна, — сказал он, пиная ногой коротышку. — Поймали. Хотите, мы из них чучела сделаем? Будут экспонатами.

— А что, Катенька, это мысль… — мужчина склонил голову набок. — Смотри: вот этот, посерединке, даже на Ильича похож. Лоб, конечно, низковат, но если гипсу добавить…

— Точно, — согласилась женщина. — А вон тот — вылитый Зиновьев…

Она повернулась к Коляну.

— А что, действительно можно сделать чучела? Вы не шутите?

Колян заржал.

— Цезарь все может, Екатерина Вилоровна. У него на даче такие есть. Хек, царствие ему небесное, телохранитель евонный и барыга какой-то. Почему барыгу поставили, я уж и не знаю. А Хека Цезарь очень любил. Как тамбовские его в прошлом годе завалили, велел чучело сделать. Чтоб не расставаться. Вот они и стоят там на входе, оба двое…

— Трое, — возразил сзади один из быков. — Феликс еще…

— Ага, — согласился Колян. — Точно. Еще и пес его покойный, Феликс.

— Это незаконно, — сказал Веня. — Мы живые люди.

— Что мы вам сделали? — сказал Вовочка.

Мужчина нагнулся и оценивающе посмотрел на полковника.

— А этого, красномордого, куда? Может, под рабочего Емельянова сойдет?

— Не думаю, — покачала головой Екатерина Вилоровна. — Тот на фотографиях худой. Время царское, голодное.

— После революции, небось, отъелся… — хихикнул мужчина.

— Чуйки! — выкрикнул коротышка. — Деяни неузкие!

— Вот же сволочь, — с чувством сказал Колян. — Ну, погоди у меня…

Екатерина Вилоровна непонимающе посмотрела на мужа. Тот пожал плечами.

«Не понимают, — подумал Веня. — Вот ведь странно. „Быки“ понимают, а этим переводчик нужен.»

Когда осмотр закончился, и пленники снова остались одни, Вовочка сказал, предварительно покашляв для деликатности:

— Владимир Ильич, зря вы их попусту злите. Зачем гусей дразнить?

— Я? Злю? — удивленно переспросил коротышка.

— Ну да. Зовете их чурками, дрянью нерусской. Зачем?

Коротышка досадливо крякнул.

— Идея должна овладеть массами, доогой товаищ Вознесенский! Без этого нет успеха. Идея, овладевшая массами, становится мать и яльной силой!

— Маркса цитирует, — мрачно заметил Веня. — Хорошо, хоть тот не ожил.

— Маукс! — фыркнул коротышка. — Чуйка! Деянь неузкая!

Цезарь приехал вечером. По этому случаю на освещенную площадку перед административным зданием вынесли два стула — для самого императора и для Екатерины Вилоровны. Разбирательство обещало быть быстрым, а потому остальным сидячих мест не предполагалось. «Поджигателей» развязали — не столько из заботы о них самих, сколько ради удобства задуманной Коляном затейливой расправы. Поморгав тусклыми пятаками, Цезарь повернулся к Коляну.

— Кого ты повязал, дурень? Это ж просто бомжи. У них хоть спички были?

Колян неловко кашлянул.

— Спичек не было, Цезарь, — ответил за него другой «бык». — И зажигалок тоже. Они некурящие.

— Так какие же это поджигатели, мать вашу?!

— Может, сбросили… — предположил Колян. — Отдай их мне, а, Цезарь? Очень прошу.

— Душный ты стал, Николай, — произнес Цезарь со зловещей интонацией в голосе. — Время мое попусту переводишь. А мое время денег стоит. У тебя деньги есть — мне за этот вечер заплатить?

Бледный Колян молчал, глядя в землю. Колени его заметно подрагивали.

— Ладно, — сказал Цезарь, вставая с трона. — Эту тему мы потом перетрем, без посторонних. А пока — охрану удвоить. Если и этой ночью сгорит — головы со всех поснимаю! Лось, ты теперь старший.

Лось, вознесенный императорской волей на место впавшего в немилость Коляна, с готовностью кивнул.

— А куда бомжей?

— Бомжей?.. — Цезарь брезгливо покосился на Вовочку и его товарищей. — Выгнать в шею, чтоб не воняли. Мочить запрещаю. Мы теперь честный бизнес, не беспредельщики какие…

Веня облегченно вздохнул: похоже, пронесло и на этот раз. Грозное бандитское начальство явно не питало к ним никакого интереса. Екатерина Вилоровна тоже уже поднялась со стула и, взяв под руку своего августейшего компаньона, провожала его в сторону автомобильной стоянки.

— Что встали, говны? — прикрикнул Лось, радостно входя в роль начальника. — А ну, геть отсю…

И в этот момент над поляной, перебивая все и всяческие звуки, послышался пронзительный фальцет коротышки.

— Деяни! — вопил он. — Чуйки неузкие!

Цезарь вздрогнул и остановился.

— Владимир Ильич! Зачем?! — в отчаянии пробормотал Вовочка.

— Чуйки! — верещала мумия. — Неузкие деяни!

— Так-так… — Цезарь обернулся и пристально посмотрел на коротышку. — Так-так… Это что же у нас тут…

— А я тебе что говорил, Цезарь?! — подскочил опальный Колян. — Не бомжи это вовсе! Это идейные! А спички — сбросили, слушай моего слова! Зуб даю, сбросили! Отдай их мне, не пожалеешь…

— Погоди, не мельтеши…

Цезарь уже шел к пленникам. Его обычно блеклые пятаки отсвечивали красным. Редко кому удавалось произнести слово «чурка» более одного раза в присутствии, а уж тем более — в адрес Цезаря. В следующий момент наглеца самого распиливали на чурки и в таком виде закапывали в разных местах обширной питерской губернии. Подобная чувствительность внешне невозмутимого императора объяснялась его тяжелым армейским прошлым, когда Цезаря еще звали Яков Джукашвили и ему только-только исполнилось восемнадцать. Бедному Якову угораздило оказаться единственным грузином в отделении здоровенных, охочих до молодых задниц «дедов», которые и пристроили его первой же ночью в беспомощной для него, но очень удобной для них позиции. От подоконника его отвязали только под утро, пообещав, что если он будет хорошей, в смысле — молчаливой чуркой, то возможно, останется жив.

Будущий Цезарь хорошо запомнил этот совет. Он молчал на дознании, молчал в лазарете, а затем, выйдя из лазарета, так же молча перерезал ночью горло всем, кому только успел. Остальных он нашел потом, через годы, уже отсидев. Но, даже расквитавшись со всеми обидчиками до единого, Цезарь сохранил стойкую ненависть к слову «чурка». Оно как бы возвращало его туда, к подоконнику казарменного туалета, подрагивающему в его наполненных слезами и болью глазах.

В принципе, ничто не мешало ему прямо сейчас отправить троих бомжей в мясорубку, которую они, безусловно, заслужили, произнеся проклятое слово, причем, даже не один раз. Вот Колян-то обрадуется… И тем не менее, Цезаря удерживало одно важное соображение: он непременно хотел определить, отчего лысый обидчик кажется ему таким знакомым. Возможно, это один из тех, казарменных насильников, недорезанный по недоразумению? Это был бы настоящий подарок…

— Ты кто? — тихо спросил он, подходя вплотную к лысому. — Откуда? Где служил?

Лысый молчал, гордо вскинув лоб и поблескивая маленькими прищуренными глазками. За него ответил другой, красномордый. Ответил полушепотом, словно сообщая великую тайну.

— Это Ленин! Понимаешь? Это сам Ленин, из Мавзолея! Он ожил… не спрашивай, как — не знаем, но он ожил! Это Ленин!

— А вы, батенька, по-моему, гаузин? — нарушил молчание коротышка.

Он заложил большие пальцы за вырезы жилетки и продолжил, круто выгнув спину и перекачиваясь с пятки на носок.