Украсть Ленина

— Кончай, Надюша, — сказала она. — Человек просто так спросил, из благожелательства. Правда ведь, мужчиночка?

— Паавда, паавда, — с готовностью подтвердил коротышка, пожирая ее глазами.

— Ну вот! — красивая потрепала подругу по толстой щеке. — Ее вот зовут Надя, а меня Инесса. Мы с ней, как бы это сказать…

— Замужем? — предположил Колян.

— Скорее, заженом, — прыснула Инесса. — Журнальчик-то купите?

— Поедемте снами, Инесса, — глухо проговорил коротышка. — Я вождь. Кто не снами…

— Еще чего! — подбоченясь, перебила его Надя. — Так и знала! А ну, брысь отседова, котяра шкодный! Вождь он… видали? Вот и сиди у себя в вигваме, коли ты вождь! Тебе же ясно сказано: она со мной! И вы тоже — катитесь куда подальше…

Колян шагнул вперед и крепко взял Надю за локоть. Его обширный опыт рыночного рэкета не оставлял ни единого шанса стоящим за прилавком — будь то мужчины, женщины или промежуточные состояния неожиданного в своем многобразии человеческого безобразия.

— Стоп, тетя, — сказал он. — Тебя тут, реально, зачем поставили? Ты людя?м должна радость нести. Конкретно: мокрую радость. А ты вместо этого на людей пасть разеваешь. Хорошо ли это?

Надя сморщилась от больной хватки стальных Коляновых пальцев.

— Я, конечно, извиняюсь, — отвечала она, резко сбавляя тон. — Но моя личная мокрая радость к людя?м никакого отношения не имеет. И несу я ее, куда хочу. И Инесса несет свою, куда хочет, а конкретно — мне. А друг ваш может поискать в другом месте. Вон, ее тут, мокрой радости — полные штаны.

— Не в ту степь базаришь, тетя, — укоризненно заметил Колян. — Теперь ничего личного нету. Отменяется личное. Все теперь принадлежит народу, въезжаешь? Короче, стой и помалкивай, а то я тебе твою мокрую радость на голову натяну.

— Поедемте снами. — повторил коротышка, протягивая к Инессе дрожащую руку.

Веня не выдержал.

— Послушайте, дитятко, — сказал он раздраженно. — Ну что вы к женщине пристаете? Ну зачем вам Инесса? Что вы с ней делать станете?

К всеобщему удивлению, венины незамысловатые вопросы произвели на коротышку ошеломляющее действие. Он смертельно побледнел, насколько может побледнеть покрытая слоем макияжа мумия. Он покачнулся и, возможно, упал бы, если бы его не подхватил внимательный Колян. Он бессильно понурился и, как показалось Вене, даже уменьшился одним махом сантиметров на пять. Затем выяснилось, что мумии могут плакать, причем в три ручья.

— Назад, к машине! — скомандовал Колян. — Быстро!

Они стали пробираться через толпу назад к черному «хаммеру». Колян расчищал дорогу, а Веня тащил на себе рыдающую мумию. Тащил и не верил своим ушам. Заливаясь слезами, коротышка бормотал нечто настолько несуразное и в то же время устрашающее, что Вене вдруг остро захотелось ущипнуть себя за плечо и проснуться, причем не здесь, в Питере, на обочине Румянцевского сквера, а дома, в собственной постели, рядом с мирно посапывающей Нурит и любопытствующей луной, перечеркнутой прутьями оконной решетки и плетью душистого остролиста.

Но, увы… вокруг визжал и улюлюкал вульгарный гейский парад, метались растерянные менты, так и не определившие, за что держать и куда не пущать, глумливо болтались красные бутафорские языки, раскачивались гигантские пластмассовые инструменты половой сантехники, круглились огромные полушария пониже-спинного мозга, впереди ждал джип с пустоглазым бандитом и окончательно свихнувшимся другом, а с плеча свисал мерзкий быстрорастущий карлик со своим безумным истерическим монологом!

Встревоженный Вовочка выскочил им навстречу.

— Что случилось? Владимир Ильич, вы здоровы? Все в порядке?

— Да не мечись ты, — с досадой сказал Веня. — Цел твой драгоценный вождь. Эсерка Каплан ожидает на заводе Михельсона.

Вовочка свирепо сверкнул глазами.

— Не надейся! Уж мы с Кобой позаботимся, чтобы этого не повторилось! Владимир Ильич, как вы?

— Все хайяшо, товаищ Вознесенский, — пробормотал коротышка, с видимым усилием беря себя в руки. — Не волнуйтесь. Настоящие большевики не сдаются никогда. Я цел.

«Ну-ну… — злорадно подумал Веня. — Не больно-то ты цел, вождь краснорожих… и слава Богу, что так.»

Весь остаток пути Вовочка приводил в порядок разрушенный наводнением макияж вождя. Коротышка сидел молча, послушно и вид имел подавленный.

Лидер РНКП(бл) Вильям Гранатов был сумасшедшим, и не просто сумасшедшим, а буйным, и к этому выводу неизбежно приходил каждый, кто с ним сталкивался, причем, не далее, чем на пятой минуте знакомства.

— Ты сумасшедший на всю голову, Виля, — говаривал ему, бывало, покойный отец. — Помрешь в психушке, попомни мое слово. Ну, разве что, политикой займешься. Политиков в сумасшедшие дома не сажают, потому как неприлично.

Отца звали Христофор Петрович Свиненко. В противоположность своему эксцентричному отпрыску, он был устойчив, основателен и прочен в суждениях, как сундук. Собственно, таковым он и являлся, ибо служил прапорщиком, а в просторечии — «сундуком», на непыльной должности кладовщика в одном из пыльных степных армейских гарнизонов, поставленных неизвестно для чего, неизвестно кем и неизвестно когда. Эта трехмерная неизвестность сочеталась законным браком с повседневной бессмысленностью гарнизонного бытия, и их скучное совокупление не могло породить ничего, кроме чудовищ — как, впрочем, и любое явление, характеризующееся сном разума.

Вильям Свиненко представлял собой именно такое чудовище. Родила царица в ночь… Кстати, родительница его действительно была царицей — царицей гарнизонного ларька. Фамилия ее истории не досталась, да и на черта истории ее фамилия? В гарнизоне царица-продавщица проходила под ласковой кличкой Валька-Граната: во-первых, за вспыльчивый взрывной характер, во-вторых, за соответствующую комплекцию и, наконец, в-третьих — по признаку обилия семян в одноименном плоде. Последнее объяснялось тем, что семя в Вальку сливало практически все мужское население гарнизона.

Свою нежелательную беременность Валька обнаружила слишком поздно. Тем не менее, она постаралась испробовать все доступные ей средства. Тщетно: безымянный плод гарнизонной любви отчаянно боролся за жизнь, со злобной мстительностью пинаясь изнутри и отравляя Гранату токсикозом. Их неприязнь была взаимной: Вальку мутило от такого сынка, младенца мутило от такой мамаши. Короче говоря, о том, чтобы оставить ребенка себе, Валька-Граната даже не помышляла.

Слава Богу, потенциальных отцов у младенца хватало — целый гарнизон. Никогда еще любимая фраза российских продавщиц «вас много, а я одна» не описывала ситуацию столь полно и адекватно. Никто и не отказывался. Учитывая специфику места, естественным выглядело решение о приписке младенца к гарнизонному складу, где хранилось разнообразное имущество, принадлежащее всем, но не подлежащее к немедленному употреблению. К складу — значит, к кладовщику. То есть, к Христофору Петровичу Свиненко. Прапорщик не возражал: и без того на нем, согласно описи, висели тысячи наименований. Подумаешь, еще одно… велика важность! Так на роль отца попал именно он, тем более, что порядок не позволял указывать в свидетельстве о рождении четыреста фамилий сразу.