Улей 2
Шрифт:
Поджимая губы, закусывает их изнутри. Смотрит на Еву. Только она уводит свой взгляд в сторону. Хотя бы на это совести хватает.
— Почему?
— Появился страх, что если войду, не вернусь.
Титов замолкает, не в силах вымолвить ни слова. Смотреть в ее сторону не желает. Злость зарождается в груди и горячими волнами поднимается к горлу. Разносится по телу. Топит.
«Что она там делала?»
«Почему врёт?»
«Как она смеет после всего врать?»
«Почему?»
— Останови, —
— Тебе плохо? — притормаживая у обочины.
Отстегнув ремень, она замирает, тяжело вздыхая. Ныряет лицом в ладони, едва слышно бормочет какие-то ругательства. Вздрагивает, будто ее прямо сейчас вырвет. А после, вместо того, чтобы выйти из машины, как он предполагает, перемахивая центральную консоль, забирается к нему на колени. Седлает, наплевав на благопристойную юбочку-солнце. Касается лбом его лба. Прижимается, затрудняя дыхание им обоим.
Злость отступает стремительно. Болезненный восторг взлетает по груди вверх. Обдает томительным теплом. А после — жжет, как раскаленное железо. Плавит изнутри.
— Ладно, говори уже. Говори, — выдыхает Титов.
— Нет, — катает лоб по его лбу, будто все, что происходит, забава.
Для нее, очевидно, забава.
— Скажи ты, Адам. То, что я не могу, — взволнованно частит словами Ева. — Ты можешь, — глаза заполняют слезы. — Ты сильнее. Ты победил.
Победил? А судьи кто?
Вспомнила ли Ева ту дебильную игру-войну, в процессе которой покалечила ему душу? Она издевается, называя его победителем?
— Выражайся конкретней. Что ты хочешь услышать?
Сглатывая, тяжело смотрит ей в глаза. Чувствует, как внизу живота дрожат скрученные в узел нервы, а с виду-то кремень.
— Ну? Что сказать? Чего ты хочешь, Эва?
Она съедает его глазами. Пожирает жадно. Но молчит, упрямо поджимая губы и вздыхая, приоткрывает их.
Красивая. Какая же она красивая!
Неземная. Исключительная. Богемная. Фантастическая. И абсолютно несчастная в это мгновение. Принимает решение не в пользу Адама. Отстраняется, собираясь вернуться на свое место.
Он не позволяет. Останавливает, надавливая на поясницу. Резко выпрямляясь, прижимает к рулю.
— Так быстро сдаешься… Титова? — ее глаза сверкают в полумраке. В этом блеске и злость, и восторг — ненормальная смесь. Но у Адама при виде нее по позвонкам взрывная волна мурашек проносится. — Как ты говорила, дорогая? Хочешь меня в свою кровь? Хочешь мою силу? Я дал тебе ее. Ты — Титова. Моя. В этом сила. Что тебе еще нужно? Почему ты это обесцениваешь? Почему ты вернулась к ним, если ты моя? Ты — моя!
В голосе и глазах Адама — его эмоции. В отличие от Евы, он не прячет их. А она, выпив их все до дна, опускает взгляд. Пытается проглотить, но слишком много их. Слишком много… Трудно ей.
— Нет, смотри мне в глаза, — обхватывает пальцами лицо девушки. — Смотри!
Повинуется. Вот только в глазах вспыхивает пламя из злости и страха, которое поглощает все остальные ее эмоции. Не оставляя выживших, оно их все сжигает.
Ева, конечно, понимает, что не дает Титову и половину того, что он заслуживает. В чем он так же, как и она, нуждается. Но, проблема в том, что она все еще не
может раскрыться. Заело дверцу, едва та приоткрылась. И никак дальше. Никак.«Может, стоит сорвать с петель?»
«Рвани посильнее, Адам…»
— Я не обесцениваю то, что ты делаешь, — единственное, что Ева говорит, и замолкает, снова прикрывая веки.
Ее ресницы дрожат, отбрасывая тени на щеки. Дыхание шумно толкает воздух. Она пытается его нормализовать, но вряд ли у нее это получится в скором времени.
В это мгновение Титов ее… Он ее безудержно, до боли желает. Притушить эти тоску, вожделение и ярость. Ворваться в ее глубину. Завладеть полноправно.
Хотя бы поцеловать… Эти ее пухлые малиновые губы…
— Поедем домой, Титов.
Он ругается матом. Грубо и грязно выражаясь, осыпает воздух проклятиями.
А затем…
— Я люблю тебя, — хрипит, толкая между ними воздух, как ощутимую энергию.
Нарушает собственное равновесие, давая Еве то, в чем она нуждается. Снова и снова вытаскивает ее из обломков души. Тянет наверх.
— Люблю тебя, — выкрикивает. — Люблю!
Вздрагивая, будто сквозь ее тело проходит электрический разряд, Ева смотрит на Адама, как на Бога.
Он, и правда, для нее — весь мир. Хоть она и не знает, как показать ему это.
Обнимает за шею. Касается щекой его щеки, кожа к коже.
— Ох, и набрала я у тебя кредитов, Адам. До конца дней своих в долгах буду. Не знаю, как расплачусь. Не знаю… расплачусь ли…
— Нихр*на мне не надо, — резко выталкивает он.
Лукавит. Есть у Евы то, что он желает больше жизни. Но выразить свое желание ему гордость не позволяет. Вопреки всему, еще держит спину прямо.
— Что ж… У меня есть один план на сегодня, — ныряет лицом в изгиб шеи Титова. Дышит его запахом, как одержимая. Пытается надышаться. Хотя уже знает — с запасом взять невозможно.
Чувствует холод, как только отстраняется.
— Едем.
Скользнув на свое сиденье, обхватывает плечи руками и отворачивается к окну.
— Поехали, — голос звучит отстраненно. — На твою старую квартиру. Хочу в ту уродливую чугунную ванну.
Боковым зрением отмечает, как Титов переводит взгляд с дороги на нее.
— Ее ты помнишь? Меня — нет, квартиру — да?
— Балковская, тридцать один. Квартира пятьдесят шесть. На первом этаже аптека, стоматологический кабинет и кафе «Рыбачка Соня». Во внутреннем дворе ободранная детская площадка. Две скрипучие качели. Горка. Круговая карусель. И большая песочница.
Титов ничего не отвечает, слушая этот холодный отчет. Молчит, копаясь в себе. Большей частью сдерживаясь от того, чтобы не дернуть ее за плечи и не спросить еще раз, что она делала дома.
Неизвестность разъедает ему мозги, как кислота. Не может перестать об этом думать, как ни пытается. Нужно отпустить. Не выяснять отношения с Евой на эмоциях.
Глава 51
Зато Исаева переключает режимы, как ей вздумается. Оставляет только те эмоции, которые ей нужны. Когда они входят в квартиру, в очередной раз меняется. Смотрит на Адама с вызовом и провокацией. Продвигается, шагая задом наперед.