Улей. Отверженная

Мы? О чем он говорит?

— Тебя рано списывать, Ники. Даже мне, мелкому и недальновидному, солдатику, — тут Командир слукавил, — очевидны твои будущие заслуги перед Короной.

Четвертый хмыкнул, всем своим видом показывая, что ему-то, прозорливому, ничего не очевидно.

— И мы поможем тебе преодолеть нынешние трудности. Разведчик всегда прикрывает спину разведчику, помнишь? Если что понадобится, говори.

— Нет смысла просить меня выпустить?

— Выпущу, — серьезным тоном пообещал Командир. — Док добро даст, сразу выпущу.

Не в интересах Дока было меня выпускать. Каждый день он приходил ко мне и пытал, выкачивая воспоминания. Его интересовали малейшие детали: что я ощущала, оказавшись в толпе людей, могла ли я на них как-то повлиять? Что значит «сила слова»? Какую ступень в их иерархии я могла бы гипотетически занять и почему остановилась на такой малоперспективной?

— С чего такие выводы? — последнее заявление поставило меня в тупик. По стенкам камеры пробежала мелкая дрожь. Восьминожка, подслушивая наш разговор, уловила растущее во мне раздражение и с предвкушением ожидала выброса силы. Предыдущие дни я кормила ее досыта — так что хватит еще на десяток лет вперед.

— Под вашим влиянием под конец эксперимента оказалось всего лишь два объекта, один из которых имел с вами биологическую связь. Какие тут могут быть перспективы?

Сегодня он пришел ко мне без самописца, так сказать, «налегке». Но от этого наше с ним свидание интимнее не стало. Видеонаблюдение велось круглосуточно, красные огоньки по периметру шестигранной комнаты мигали без устали.

— Об этом, я думаю, стоит судить не ведущему сотруднику Королевской лаборатории, а Правящему Совету. Твое дело лишь собрать информацию. Я не права?

Несмотря на то, что металлическое лицо оставалось крайне невыразительным, оно действительно теперь смотрелось чуть приятнее. Контур округлился, подбородок визуально сгладился, помимо искусственной бороды отломились ранее свисавшие кончики «губ», стерев вечную однобокую ухмылку. Если бы не обстоятельства чудесного преображения, я могла бы гордиться своей работой.

— Права, — проскрипел Док.

— Так что держи свои мысли при себе. Я повторю еще раз: мир людей, их ценности, уклад жизни, даже образ их мыслей другой.

— И какая же у них высшая цель? Я не говорю про продолжение рода — это дань эволюции.

— Ну-у… — Я задумчиво почесала висок. — Люди очень индивидуальны. Кир вот мечтал купить дом на побережье с большой оранжереей. Хотел заняться гидропоникой.

Не тот ответ, которого ждали, но другого у меня не было.

— Для чего они живут, Ники?

— Ты все равно не поймешь. Мы слишком разные.

От пристального взгляда засвербело между лопатками — в месте, где когда-то смыкались крылья.

— Вы существуете для обеспечения потребностей Королевы. Весь Улей живет только ради нее. Для людей же на первом месте стоит собственное благополучие. А если получилось сделать счастливым другого человека — то, считай, индивид выполнил отведенную ему обществом роль.

Док задумчиво мусолил кончик карандаша и не замечал, как он стачивается. Новые зубы не отменили старые привычки.

— Это неправильно.

— Не тебе судить, — буркнула я. — Просто прими тот факт, что мы от вас отличаемся.

Ой.

— Осторожней, Ники.

Кажется, я правда сошла с ума. Заметив растущий в моих глазах ужас, Док хмыкнул и миролюбиво добавил:

— Я не включу это в доклад.

Он был необычайно любезен сегодня. Даже внес разнообразие в мои скудные завтраки. На подносе, который без энтузиазма поглотила Восьминожка — она уважала исключительно энергетическую пищу — рядом с чашкой узвара лежала свежая лепешка. От ее медового запаха меня тут же замутило.

— В обмен на просьбу.

Как же я могла забыть, что безвозмездность и Док не знакомы друг с другом.

— Не сомневаюсь. Какую?

— Пока не знаю. — Он легко поднялся со стула, взял новый карандаш. — Интересно получается… — и ушел в себя.

Осталась лишь поломанная фигура, вымерявшая шагами незримые круги по полу. Взгляд бегал по сторонам, иногда задерживаясь на посторонних предметах, пальцы нервно щелкали. Такое поведение было признаком острой фазы глубокомыслия и могло продолжаться до получаса. Других внезапное «зависание» собеседника пугало. Уж не от этого ли Док потерял свою основную работу и заперся в лаборатории?

— Эй, — взвыла я, потеряв терпение. Его мельтешения утомляли. — Забери.

Поднос, шлифуя пол, выкатился аккурат под ноги Доку. Тот остановился и совсем по-детски открыл рот, будто удивляясь моему нахождению в камере. Куда как страннее и страшнее было бы мое отсутствие в ней.

— Почему не съела? — Он внезапно перешел на «ты».

Быть особью женского пола порой выгодно: я могла давать несвязанные ответы и уж точно не обязана была объяснять свои личные нежелания.

— Съешь сам. Лепешка гораздо вкуснее карандаша.

Удивительно, но это правило работало почти везде. Кир в таких ситуациях молча злился: неудобных вопросов у него имелось много.

— Не для меня. — Док покачал головой, тем не менее аккуратно отломил от медовой выпечки кусочек и отправил его в рот. Металл не слушался, не понимал, как ценны крошки лакомства для его хозяина — молол грубо, не позволяя тому долго смаковать.

— Прости, я забыла.

— Не стоит извиняться. — Лепешка закончилась возмутительно быстро. — Иногда привкус блюд обретает знакомые ноты. Но это лишь уловка мозга — он воспоминаниями компенсирует недостаток.

— Кстати, о воспоминаниях. Позволь задать вопрос?

Док кивнул и, вытерев руки о штанины, потянулся к своим записям.

— Не для протокола. — Я предупредительно покосилась на карандаш, который сразу же уперся острием в испещренный кривыми закорючками лист блокнота. — У меня какие-то проблемы с памятью. Я не могу вспомнить имя ребенка. Моего малыша.

— Это не столь важно…

— Для меня важно! — прозвучало чересчур экспрессивно. Стенки камеры сжали пространство на пару дюймов — Восьминожка насторожилась, ожидая взрывной волны.