Улыбка Лизы. Книга 1

– Это не только фальшивое стихотворство, но и губительная язва для молодёжи. Я, конечно, постарался бы доказать вам это, если бы мысль моя не была ясна как Божий день: опыт, этот единственный учитель жизни, так ясно доказал весь вред, который происходит от такого рода стихотворства, что было бы решительно бесполезно лишний раз осуждать его. Но знаешь ли ты, что и сами язычники осуждали подобного рода поэтов? Разве Платон, превозносимый теперь до небес, не настаивал на необходимости закона, по которому такие поэты изгонялись бы из города за то, что они, ссылаясь на пример и авторитет нечестивых богов, в гнуснейших стихах воспевают скверные плотские страсти и нравственный разврат? А что делают наши христианские правители? Зачем они маскируют зло? Зачем не издадут закона, который изъял бы из города не только ложных поэтов, но и их творения, а также книги древних авторов, рассуждающие о блуде, восхваляющие ложных богов? Счастьем станет тот день, когда сии книги будут уничтожены и останутся только те, кои побуждают людей к добродетели…⁹

Леонардо слушал с величайшим вниманием и торопливо зарисовывал некрасивое лицо, ставшее прекрасным от страстной речи. Святой Иероним! Отшельник с мученическим лицом. Безумец, сгубивший себя в пустыне, иссушивший плоть во имя любви к Создателю.

– Лишь стремление к добродетели есть пища для души и тела, – осторожно добавил Леонардо, но не был услышан. Джироламо продолжал гневные обличения, будто ему внимали сотни неправедных поэтов:

– Даже между древними были поэты, презиравшие всё постыдное. Они пользовались своим искусством правильно, и я не могу и не должен осуждать их, но и этих лучших языческих поэтов следует изучать только при условиях здравого и крепкого христианского воспитания. Поэтому пусть не дают читать их молодым людям, пока оные не вкусят первого млека Евангельского учения, и пока последнее твёрдо не запечатлеется в их нежных умах. Дело вовсе не безразличное – направлять их по тому или иному пути в самом начале: это безмерно важно, ибо всякое начало есть половина всего предприятия. Пусть христианин, прежде всего, украшает себя добрыми нравами. Пусть будет он менее красноречив, лишь бы не оказаться недостойным имени Христова. Если бы поэт писал только гимны в честь религии, это, конечно, послужило бы к её блеску, но истинной пользы не принесло бы. Только дух живит, буква же убивает. Как же он может быть полезен религии? Пример бедной, простой и необразованной женщины, коя с коленопреклонением горячо молится, приносит душам гораздо более пользы, чем торжественные в честь Господа гимны поэта или философа, – и замолчал, сел на скамью, опустив голову на нервно переплетённые тонкие пальцы. Непостижимая трагичность исходила от фигуры монаха. Леонардо тоже молчал, изумлённый силой слов, произнесённых столь слабым голосом. – Я давно оставил все занятия гуманитарными науками ради наук более важных… – вновь заговорил Джироламо. Теперь он обращался к Леонардо: – Побудило меня вступить в монастырь страшное ничтожество света и испорченность людей: разврат, нарушения святости брака, обман, высокомерие, бесчестие, проклятия и кощунства всех родов дошли в свете до того, что ныне не находишь в нём честных людей. Я замечаю, в мире всё идет навыворот – всякая добродетель и всякие добрые обычаи погибают; я не вижу истинного света, не нахожу никого, кто стыдился бы своих пороков… Счастлив лишь тот, кто живёт хищничеством, кто тучнеет, упиваясь кровью других, кто грабит вдов и их малых ребят, кто ускоряет разорение бедных. Тот человек благороден и изящен, каковой обманом и насилием собирает богатства, презирает небо со Христом и думает только, как погубить ближнего, такими людьми гордится мир¹⁰.

Было в словах и негромком голосе оного столько страсти и непостижимой силы, что лишь немногие могли оставаться безучастными к ним. Отношения Леонардо с Богом были много проще. В редких молитвах своих он говорил: «Повинуюсь тебе, Господи, во-первых, ради любви, которую я должен по законным причинам к тебе иметь, и, во-вторых, потому, что ты можешь сократить или удлинить человеческую жизнь»¹¹.

Ранним утром они разъехались в разные стороны: алчущий правды и справедливости монах Савонарола – с мечтой в душе о построении царства Божьего на земле – отправился в беззаботную Флоренцию; живописец Леонардо – на поклон к герцогу Милана, лелея в душе надежду, что там он наконец-то обретёт и признание, и славу, и уважение, и богатство, заслуживал кои по праву превосходства над остальными. В силу бесчисленных его талантов.

Глава девятнадцатая Чечилия галлерани

МИЛАН. 1489 ГОД

Бедность ограждает и ограничивает наши желания и возможности, а богатство, как хороший слуга, угождает в их исполнении. Главное желание Леонардо – не думать каждодневно о хлебе насущном, а иметь толику времени для занятий приятных и занимающих мысли.

По приезду в Милан он вместе с Томмазо поселился на южной окраине. Окрест Порто Тичинезе издавна открывали свои мастерские живописцы и ваятели Ломбардии. Вскоре свёл знакомство с Амброджио де Предис¹ и его братьями, державшими боттегу неподалёку. Джованни Амброджио служил при монетном дворе рисовальщиком портретных изображений и многое слышал о Леонардо – как восхищённое, так и нелестное, но истинное уважение испытал, убедившись самолично, что флорентийскому живописцу под силу несколькими мазками исправить портретную работу, придав ей законченность и смысл. Посему, когда монахи Братства Непорочного Зачатия заказали Амброджио картину для алтарной ниши церкви Сан-Франческо, он, прознав о безденежье, кое испытывал в ту пору Леонардо, предложил оному расписать центральную часть триптиха. Леонардо согласился с великой радостью и скорее, чем делал это обычно, – уже через год – представил завершённую работу.

Настоятель монастыря недоверчиво жевал губами. Перебирая узловатыми пальцами нефритовые чётки-розарий, он разглядывал тополиную доску с изображениями Святого Ангела Гавриила и Девы Марии с младенцами Иисусом и Иоанном Крестителем, но чем дольше смотрел он, тем гуще опускалась тень уныния на его лицо.

– Святые образы сотворены не в соответствии с христианскими канонами, а посему не выполнены условия, оговоренные и скреплённые печатью, – с прискорбием изрёк гвардиан².

– Что именно стало причиной Вашего недовольства, святой отец? – спросил огорчённый Леонардо.

– Первоначальным нашим желанием было видеть всё пространство росписи в золотом цвете, кроме фигур и лиц святых образов. Я же вижу исполненную в изрядно тёмных тонах картину, не отображающую оных.

– Но, святой отец, боковые створки с ангелами, играющими и поющими небесную музыку, имеют весьма много позолоты, как и рама со всеми капителиями, – вмешался Амброджио.

Гвардиан гневно ткнул пальцем в фигуру Архангела Гавриила, указующего перстом своим на младенца Иоанна, отчего широкий рукав рясы, чистого карме-литового оттенка, соскользнув выше локтя, обнажил запястье с увядшими мышцами, переплетёнными бичевами вен.

– А что означает сей нескромный жест, направленный на младенца, не Первого в своей святости? Выражение лика Святого Ангела и вызывающе-багряный цвет плаща и вовсе не приличествуют святости оного.

– Я не отношусь к живописцам, творящим под покровом позолоты и лазури, – обиженно обронил Леонардо, – а выражение лика Святого Ангела и направление, в коем указует перст его, в договоре не прописаны.

– Святой отец, по мастерству своему маэстро Леонардо давно превзошёл всех других живописцев, да и не только в Милане, – вновь вмешался Амброджио.

Гвардиан опять пожевал губами:

– А отчего святые фигуры не означены сиянием венцов? А Святая Дева простирает, как… – быстро осенив себя знамением, продолжил: – …как хищная орлица, длань свою над головой Спасителя? И почему святое семейство упрятано в пещере, а Мадонна не восседает на троне?

Леонардо улыбнулся:

– Образ написан для капеллы Непорочного Зачатия, пещера означает материнское чрево, где зарождается всё живое, а жест Святой Девы есть слово Божье, десница Бога.

– А плащ Святой Девы исполнен в ультрамариновом цвете и расшит золотом, как и указано пунктом договора, – не преминул добавить Джованни.

Леонардо, кинув взор на тоскливый облик гвардиана, лукаво прищурил глаз и заявил:

– Поскольку работа наша исполнена в срок и соблюдены все пункты договора, мы считаем разумным поднять цену до ста дукатов.

Гвардиан, услышав дерзкое требование, хотел было выказать негодование неслыханной наглостью рисовальщиков, но поперхнулся ответным словом и, торопливо подбирая полы рясы, шагнул через порог, покинув боттегу братьев де Предис. Леонардо рассмеялся и похлопал по плечу Амброджио, огорчённого неожиданным поворотом событий.

– Многие, Джованни, могут увидеть красоту сами, другим надо показать её, ну а некоторые не в состоянии узреть её и после того, как их подведут вплотную.

– Мессере, а что же всё-таки означает левая десница мадонны над головой младенца Иисуса? – краснея, спросил Амброджио.

– Благославляющая ладонь Девы? Разве она ни о чём не говорит тебе? – расстроился Леонардо.

– А-а, – хлопнул себя по лбу Амброджио, – понял: «Вначале было Слово, и Слово было Бог…»

* * *

Лодовико Моро не сразу принял его. Когда Леонардо семь лет назад прибыл в Милан и вручил Лодовико серебряную лютню в подарок от Лоренцо, оный, приняв его за простого игреца, велел тотчас опробовать звучание необыкновенного инструмента. Посланник Медичи исполнил просьбу хозяина Милана да столь искусно, что очарованный сладчайшими звуками Моро пришёл в неслыханный восторг, заявив, что непременно желает видеть Леонардо музыкантом при миланском дворе. В ответ услышал учтивые, но преисполненные честолюбия слова: