Улыбка золотого бога

Спустя два дня Владислав Антонович, добравшись до лагеря, сухо сообщил, что подозреваемый, оказавшийся человеком неуравновешенным, покончил жизнь самоубийством в палате психбольницы, куда его направили на обследование.

Тогда же состоялся последний разговор Вадима с этим чужеватым степям, но все ж таки сумевшим, как оказалось, вписаться в сложный их мир человеком.

 – Да, я сразу понял, что это – не ты. – Владислав Антонович курил, но пепел стряхивал в кулечек, свернутый из промокашки. – Все-таки маловероятно, что ты бы ночью, верхом, попер за двадцать километров, только чтобы перерезать горло собственному товарищу собственным же, прошу заметить, ножом.

 – Тогда почему?.. – вопрос этот, мучивший с того самого дня, как Вадим узнал правду, вырвался-таки. Вышло истерично и несолидно. И Владислав Антонович не отказал себе в удовольствии усмехнуться, снисходительно так, понимающе.

 – А потому, что нож, как ни крути, твой, его многие опознали. И про ссору вашу тоже сказал не один человек, и про то, что покойный тебя уволить грозился.

 – Я и сам уволюсь.

 – Дело, конечно, твое… по мне, так вообще несерьезное это занятие, археология. Копаете тут, портите людям настроение, местных будоражите. А ради чего? Вот зачем мне, скажи, знать, как и что носили двести лет назад? Триста? Полтыщи? Что от этого лично для меня переменится? Ничего. А вот оттого, что я убийцу нашел, лично для тебя переменилось многое.

Слова Владислава Антоновича были обидны еще оттого, что Вадим силился найти возражения, опровергнуть и, как не раз бывало прежде – разговор-то не нов, – поразить противника аргументами, но те не находились. Да и Громов дожидаться оправдательной речи не стал, стряхнул с сигаретки серый пепел, затянулся и продолжил:

 – Так вот, я знал, что ты не убийца, но не знал, кто убийца. Значит, надо было понаблюдать… желательно так, чтоб и вблизи быть, и не спугнуть. Ну, я и собирал против тебя показания и до всех довел, что ты это, больше некому. Согласились, подуспокоились, говорить начали, ну, мальчишка и проговорился…

 – Как?

 – Какая тебе разница? Мелочь, пустячок. А дальше просто, чуток надавить – и раскололся…

 – А если б не раскололся?

 – Если бы да кабы… – Владислав Антонович поглядел вверх. – Раскололся бы. Тут, дорогой мой, дело такое… место-то вы для копанья и вправду не очень хорошее выбрали.

 – Духи?

 – Какие духи, товарищ ученый! Что вы все прям как дети! То ни во что не верите, то во все и сразу. Тут проще все, обыденнее. Тут, – Владислав Антонович топнул ногой и, замолчав, прислушался, – под землей карстовые полости, заполненные газом, который время от времени прорывается на поверхность.

 – Что за газ?

 – А мне откуда знать? В соседнем районе пару лет назад скот потравился, с сотню голов полегло, и пастух… с ума сошел. Стрелять по овцам начал. А потом и сам застрелиться попытался, не до смерти, правда, но в больничке он все про всадников рассказывал, про то, что духи смерти поднялись, быть беде… Ничего, как-то обошлось. Так что, – Владислав Антонович хлопнул по плечу, – отправляйтесь-ка вы домой, отдохните, а работу и вправду поменяйте, ну ее, историю это, торговлей вон займитесь лучше, а то в магазине сигарет нормальных не купишь.

 – Так, значит, газ? Из-за газа все? Мы раскопки начали и вскрыли…

 – Вот именно. Начали и вскрыли. И надышались.

 – А почему тогда остальные… почему они здоровы?

 – А кто сказал, что здоровы? Да все ваши на последнем издыхании работают, а пущего спокойствия ради вот вам и предписание, – Владислав Антонович из внутреннего кармана пиджака достал конверт. – В семьдесят два часа свернуть лагерь и всем пройти диспансеризацию. Так-то, товарищи археологи, докопались.

Вадим взял конверт, но вот удивительно – ни сказанному, ни написанному на бумаге он не верил. Ему хотелось задать еще вопрос, точнее, вопросы. К примеру, отчего это предписание появилось только теперь? Почему Владислав Антонович, догадавшись об опасности, не поспешил предупредить? Ведь промедление могло привести к ужасным последствиям. Почему отравился Дима, который меньше всего времени проводил в раскопе? И сам Вадим, который хоть и работал, но не больше, чем другие? И почему Дима говорил про всадников? Если кошмары вызваны отравлением, вряд ли они могут быть настолько одинаковыми.

 – Послушай, товарищ, – Владислав Антонович, верно, догадавшись о вопросах, терзавших его бывшего подследственного, вдруг разозлился. – Ты просто сделай, что говорят. Подумай, тебе с родными объясняться, ты им тоже про духов рассказывать будешь? А начальству своему институтскому?

И он был прав. Вадим, кляня себя за трусость и слабоволие, проглотил вопросы, попрощался вежливо и позволил себе обрадоваться, только когда пижонистая «Нива» окончательно растворилась в облачке подымаемой ею же пыли. А потом исчезло и облако.

Новость о свертывании лагеря приняли спокойно, с самого начала этого подспудно ждали, потому сборы были быстрыми. Единственный вопрос, который осмелились задать Вадиму, был им предугадан:

 – Так, значит, в газе дело?

 – Да, – подтвердил он. – В газе.

То же самое он ответил и Ивану Алексеевичу, решение о встрече с которым далось нелегко. Вероятно, будь Вадим менее благодарным человеком, сумей он позабыть об оказанном некогда гостеприимстве, то нашел бы предлог, чтоб отказаться от мысли об этом, пусть и недолгом возвращении. Но не сумел, не позабыл, не отказался и, вдохнув полной грудью знакомую тепловатую вонь юрты, обрадовался вдруг тому, что он все же хоть в малости отличен от других.

 – Появились, значит, – голос Ивана Алексеевича не сохранил и доли былой силы, он дребезжал, сипел, как и положено стариковскому, и было видно, сколь тяжело даются бывшему профессору слова. – А я уже и не чаял, признаться. Рассказывайте.

Вадим рассказал. И про карстовые полости, и про газ, и про скот павший, и про свищинского племянника, который оказался особенно чувствителен к выделениям, верно, оттого, что был человеком несерьезным и образ жизни вел далекий от здорового.

 – Газ… это они хорошо придумали, с газом, – Иван Алексеевич хитро усмехнулся. – Только сами вы, милейший, неужто поверили? Впрочем, не отвечайте, мне-то это ни к чему, я-то знаю, как оно было на самом деле, а очередная ложь, которую человек выплетает, потому как сил взглянуть на правду нету, мне неинтересна. Вот так-то, милейший.

От трубки в его руке расползались нити дыма, длинные, белесые, похожие на усы сома. Они казались живыми, и вдруг подумалось: стоит им коснуться тела, как обовьют, свяжут неведомыми пока обязательствами, неданными обещаниями. И Вадим, смущаясь и стыдясь, отодвинулся.