Умереть, чтобы жить

— Да крашеная я! Л'Ореаль-Париж, собственными божественными ручками. Тебе светло-русый надо. Я в следующий раз принесу… — А что до породы… Хмм… Дед мой был уездным лекарем, бабка — мещанкой. Это она в НЭП при втором муже, экономисте, разбогатела… Ах, история длинная. И ни к чему тут. — Инга серьезно посмотрела на Верочку. — Речь идет о моей жизни. О блистательной, благополучной, удачливой Инге Кудяковой-Лаури… — Она подперла рукой щеку совсем по-бабьи, и перестала быть похожей на Бетси Тверскую. — … Было во мне что-то этакое, конечно, было. Воля к победе, желание блистать, быть первой… И жизнь любила — праздник, лесть, мишуру… Ох, как мне этого не хватает… И романов моих безалаберных тоже. Хорошо хоть, есть что вспомнить. — Глаза Инги блеснули трепетным огнем. Она потянулась хребтом, как породистая лошадь.

— Так и не жалей, что погуляла.

— Не жалею! Наверно, каждый рождается для своей доли… Вот я уже далеко не молодуха, а все та же. Та же. Не мужик мне нужен, а преклонение… Преклонение… Суета, слава… Чтобы вокруг все вращалось вертелось. От одного моего мизинца, одного взгляда… Не жалею… Нет, Верка, ни о чем не жалею!

— Давай за это — за жизнь! — Наполнила рюмки Верочка. — Хорошая была, жаловаться грех. А может и впереди ещё что-нибудь светлое состоится. — За нас и за девчонок наших. Ведь у Алины все в порядке? Я рада. Честное слово, рада. И за Аньку тоже.

Инга подозрительно заглянула в потеплевшие глаза Веры:

— Ты что-то про дочь узнала? От кого?

— Чепуху какую-то. Будто Анна с друзьями где-то на юге отдыхает и очень там счастлива. Ай, что темнить — сама она мне звонила! Только ты пойми — это страшная тайна… Да и не ясно ничего. Но голос хороший.

Инга засмеялась, красиво, рассыпчато:

— Не ясно, говоришь? Да, мое в нашей жизни было тайн. Сейчас кое-что прояснится, подружка… Ты Аньку в августе родила, я Лину — в ноябре. Ты решила ребенка без отца выносить, а меня в это время Валька на руках носил, закружил, охмурил… Вот и считай…

— Нет… Не может быть… — Закрыла ладонью рот Верочка. — Да как же это?

— Запросто. Сама знаешь. Раз-два… И живот во-о-т такой! — Инга повторила жест Верочки.

— Выходит, девочки наши сестры?

— Точно.

— И Валя не знал?

— Ничегошеньки. И Альберт не знает. Я только на прошлой неделе Алине рассказала. Не утерпела.

— Ой… Обрадовалась?

— Очень. Хочу, говорит, сестричку видеть, но не могу, поскольку она теперь за границей проживать будет в полном материальном благополучии.

— И мне так Аня намекала… Но велела молчать. Сама знаешь, — мафия. Говорит, как устроюсь, тебя к себе заберу… — Верочка разрыдалась. — Пусть хоть надежда свидеться будет.

Инга прижала её к своему плечу, чувствуя, как намокает от теплых слез её шелковая, сен-лорановская блузка. Она посмотрела поверх собранного на затылке неизменного верочкиного пучка, поверх серванта с рюмочками, олимпийским мишкой, Микки-Маусом… На фотографию семилетних девчушек в костюмах Снегурочки. Как же они раньше-то не сообразили — обняться и поплакать вот так.

— Слушай меня, Вера. Я один раз, может, правду скажу, а повторять не стану… Если уж по-честному, по большому счету, заслужила ты все это — ну, что бывает только в мыльных операх и хэппи-энд называется… А зря все же, что в классике, да и в жизни, непременно все умирают… — Добавила Инга тихо, слушая, как поздно, непоправимо поздно, рыдает над умирающей Травиатой её возлюбленный. Что за удивительный дар был у этого синеглазого кобеля!

27

Аня узнала эту комнату — она проходила здесь, когда искала выход из особняка. Мигает глазок отопительного прибора, в маленькие окна под потолком едва проникает со двора свет фонаря. И ничего не видно… Несколько толстых спортивных матов в углу.

Ощупав рукой холодный дерматин, Аня села — сильно ныла щиколотка, в голове туман — спасительный туман. Лучше не рваться к ясности. Она пошарила в темноте руками, пытаясь найти какую-нибудь рогожу, чтобы укутать плечи. Почувствовала ткань, потянула…

— Осторожней! Только уснул… — В сторону метнулось чье-то лежащее на мате тело. — Боюсь щекотки!

— Простите, я не заметила.

— Анна?! — Он поймал её руку. — Вот это да!

— Тони! Ты жив?

— Чудом. Кровищи знаешь сколько было? Этот гад меня по ребру шваркнул… Но все О'кей — доктор высокопрофессионально царапину обработал и заклеил.

— А у меня распухла щиколотка. Подвернула ногу, когда с твоего окна к старику спрыгнула.

— Покажи, я знаток.

— Здесь такая темень… — Аня со стоном вытянула ногу.

— Они отключили в подвале электричество, чтобы пленники не сориентировались и не взорвали дом. Но я прекрасно вижу в темноте. Руками. — Пальцы Тони пробежали по её ноге, ощупывая лодыжку. — Это что? — Он потянул подол её атласного платья.

— Рви.

Ткань затрещала. Руки Тони действовали быстро и умело — он бинтовал как заправский медик.

— Так лучше. Какие ещё жалобы, мисс?

— Здесь не жарко.

— А теперь? — Набросив на плечи девушки куртку, парень прижал её к себе. Аня отстранилась.

— Что-то ещё болит?

— Голова, сердце… Я ничего не понимаю. И так сильно ноет в груди…

— Я тоже никак не допру. Ведь это твой дом? Тот самый?

— Да — вилла «Двойник». Похожа на московский дом.

— Кто же запер тебя в подвале? В городе появились коммунисты и срочно национализировали частную собственность?

— Меня запер мой муж… Не знаю… Очень похож на него, но не такой… Совсем не такой.

— Ты не уверена? Может, это действительно двойник?

— Нет… Михаила нельзя подменить — его голос, глаза, руки… Нет. Это был он. Но вроде заколдованный.

— Мистер Джеккил и мистер Хайд? Добренький и злой в «одном флаконе»?

— Да! Само исчадие ада. Это гипноз. Или телекинез? Совершенно очевидно — им кто-то манипулирует.

— Брось… Что он тебе говорил?