Умершее воспоминание
Шрифт:
— Ты ничем тут не поможешь, — печальным голосом сказала она и, отбросив одеяло в сторону, встала с кровати. — Пойду в ванную, побуду там немного…
Она ушла, и я проводил её восторженным взглядом. Надо было немедленно взять себя в руки и не поддаваться эмоциям. С чего я вообще взял, что это оно? Мало ли, в чём могло быть дело… Нет, на размышления и поиски объяснений в ту минуту я был не способен: уж слишком занимала меня одна очень важная мысль, так долго не дававшая мне покоя.
Я сидел на кровати, слушая, как мою возлюбленную тошнило за стенкой. На губах у меня застыла лёгкая улыбка, от которой я не мог избавиться и которая начинала раздражать
Наконец, когда мои руки уже начали дрожать от напряжения, Эвелин вернулась в спальню. Вид у неё был замученный.
— Полегчало? — спросил я, поднявшись с постели.
— Совсем немного.
— И всё ещё тошнит?
Она молча покивала и пошла к кровати, но я встал у неё на пути и, взяв её за руки, с улыбкой посмотрел ей в глаза.
— Должен признаться, — начал я, чувствуя необыкновенное волнение, кипевшее где-то в области живота, — я…
Не договорив, я замер и, нахмурившись, задумчиво уставился на Эвелин.
— Что — ты? — слегка улыбнувшись, спросила она, видимо, совсем не оценив серьёзности, с которой я начал говорить.
— Я… — повторил я, чувствуя, как внутри меня нарастает беспредельное чувство досады, — меня тоже тошнит.
В одно мгновение я понял всё и с мукой в сердце оставил прежние мысли, от которых ещё секунду назад был так счастлив. Отстранив Эвелин от себя, я прижал ладонь ко рту и быстрыми шагами пошёл в ванную, чувствуя, как тошнота подкатывала к горлу…
Примерно через час мы с моей возлюбленной сидели за столом на кухне, но ничего не ели. Я чувствовал себя так, словно мне дали миллион долларов и тут же у меня его забрали. Только вместо миллиона была счастливая мысль — мысль, к которой теперь я даже возвращаться не хотел. О, как глупо было думать об этом! Как глупо было обманывать себя ложной радостью!
— Прости, — выговорил я, уставившись на пустой стол. — Я больше никогда ничего не буду готовить для нас.
Да, да, да, дело было вовсе не в этом, дело было в пицце, которую я вчера приготовил. Моя слабость, не позволившая мне сходить в магазин за нормальными свежими продуктами, как раз и оставила нас с Эвелин сегодня дома: мы отравились.
— Да не за что тебе извиняться, Логан, — улыбнулась моя избранница и положила голову мне на плечо. — Зато сегодня мы выбили для себя выходной, который сможем провести вместе.
— Вместе, — повторил я, — среди лекарств и бесконечного количества воды.
— Всё же лучше, чем порознь.
К слову сказать, проснувшись, Эвелин даже не вспомнила о том, что вчера на ужин мы ели пиццу; так что для неё эта тошнота была особенно непонятной и пугающей. Немного подумав, я понял, что моя возлюбленная забыла и наш разговор о жизни и смерти. Получается, в её памяти нет никакого справедливого мира? Получается, я живу в нём один?..
До конца дня состояние моё было подавленным. Я не смог бы описать своих чувств, но я чувствовал себя ужасно; ощущения были такие, как будто меня кто-то обманул. О, может быть, не стоило тогда больше мучить себя этими мыслями? Да, наверное, всё-таки не стоило. Выходит, у меня было всего два варианта: либо навсегда забыть об этих мыслях и ждать, пока Эвелин сама о них не заговорит, либо сейчас же рассказать ей обо всём.
Почему я молчал? Глядя на неё, я готовился сказать это, даже мысленно представлял, как буду выговаривать каждое слово, каждую букву… А потом ко мне приходило представление того, что Эвелин могла бы ответить. Я был уверен, что она свела бы весь
разговор в сторону моего расстройства, от которого я всё ещё не избавился и которое мгновенно рушило все мои планы на будущее. Да, так оно и было бы… После такого ответа я вряд ли захотел бы продолжать этот разговор, и в итоге высказанная мною счастливая мысль могла бы привести почти к ссоре.Так, выбирая из двух зол меньшее, я всё-таки выбрал молчание. Я один взвалил на свои плечи это бремя и тем самым не позволил Эвелин когда-либо узнать о том, что творилось в моей голове. Да… Она так об этом и не узнала.
Двенадцатого сентября, когда до моего дня рождения оставалось два дня, мы с парнями собрались в «Погоне». Я, Карлос и Джеймс не пили; Кендалл же, снова оставив Скарлетт за бармена, пил виски, только за счёт Маслоу. Дело было в том, что их жестокий спор ловелас в отставке всё-таки проиграл, а Шмидт, с охотой принявший вызов Джеймса, сумел соблазнить Скарлетт…
— Ещё одна участница клуба, — недовольно хмыкнул я, глядя на барменшу.
— Какого клуба? — не понял Кендалл.
— Клуба тех, чьи сердца ты безжалостно разбил! — резко ответил я. — В нём и Кайли, и Мэрилин, и Брук — та, с которой ты гулял этим летом, — а теперь ещё и Скарлетт!
Я не знал, чем именно была вызвана моя агрессия к той позиции, которую немец занял уже давно. Конечно, здесь была вполне естественная неприязнь к его бесчеловечному обращению с прекрасным полом, но я чувствовал, что что-то другое, более личное, заставляло меня так злиться из-за этих «побед» Кендалла. Может быть, всё сводилось к его общению с Эвелин. Я не знал наверняка, сохранились ли в нём чувства к ней, да и не желал об этом спрашивать; но мне отчего-то казалось, что Эвелин для него — это такая же легкомысленная и наивная девушка, как и все остальные, с которыми он был знаком. А она была не такая, она была лучше и несравненно прекраснее всех их!
— С чего это в тебе заговорила справедливость? — нахмурился владелец «Погони», смерив меня холодным взглядом. — Я что, похож на маньяка, который только и делает, что ищет себе новую жертву для забавы? — Он засмеялся. — Да я же даже ничего не делал! Эти девки сами мне на шею вешаются!
— Особенно Скарлетт, наверное, — не меняя сердитого тона, сказал я, — так и вешалась на тебя!
— Я готов признать, что инициатива была с моей стороны, но ведь она мне не отказала…
— А попробуй отказать тому, кто платит тебе зарплату, — оборвал я друга.
Шмидт опустил глаза и на какое-то время замолчал.
— Но я не разбил ей сердце, — сказал он, будто пытаясь хоть чем-то оправдать себя, — Скарлетт я безразличен, стало быть, и особой вины мне чувствовать не за что…
— Значит, вину ты всё-таки чувствовал? — уточнил я. — Это радует. Остатки совести уже прочно обнадёживают.
— А Мэрилин знает об этом? — быстро спросил Карлос, заметив, как мои слова повлияли на Шмидта.
Немец посмотрел на него и, глотнув виски, кивнул.
— Это Скарлетт ей рассказала?
— Нет, я, наверное! — взмахнул руками Кендалл. — Конечно, конечно, это была Скарлетт. Удивительная невозможность держать язык за зубами…
— И что Мэрилин? — продолжал интересоваться испанец. — Дай угадаю. Она не выдержала такого предательства, дала тебе, подлецу, пощёчину и уволилась, так?
— Вообще нет, — усмехнулся Шмидт. — Вы же знаете, Мэрилин почти ничем невозможно обидеть; она может вынести всё что угодно…
— Чем ты и пользовался, — быстро вставил слово я, угрюмо глядя на стол.