Умершее воспоминание

В ней, видимо, тоже не было гордости: моя избранница практически сразу ответила на звонок.

— Ты уже в Далласе? — спросил её родной и спокойный голосок, который вчера так дрожал от обиды и непонимания.

— Да, любимая, да…

Замолчав, я закрыл глаза и немного подумал над тем, что мне следовало сказать дальше.

— Я жалею о том, что улетел, — честно высказал я то, что лежало у меня на сердце.

— Я тоже жалею о том, что… что осталась без тебя…

В трубке послышалось её неровное дыхание, и мне показалось, что моя возлюбленная заплакала. Я сжал телефон с отчаянием от того, что ничем не смог бы помочь ей, и обеспокоенно, с сожалением произнёс:

— Эвелин?..

— Да? — ответил её ровный и несколько холодный голос. Не могли же мне её слёзы показаться?..

Я вздохнул, словно переводя дух.

— Я завтра буду в Лос-Анджелесе. Мне очень жаль, что не смогу прилететь раньше…

Она молчала, и это молчание безжалостно хватало меня за сердце. Я без слов и всяких взглядов понимал, что Эвелин была на меня страшно обижена, и ещё больше меня угнетало понимание того, что именно сейчас я ничего исправить не мог. Надо было дожить до завтрашнего дня: завтра, завтра всё должно наладиться…

— Мне ужасно тебя не хватает, — признался я, так и не услышав от Эвелин ни слова.

— Я верю, — прошептала она.

Я несколько насторожился её ответом: моя возлюбленная даже не сказала, что тоже по мне скучает… Это только показывало её холодность ко мне или указывало на что-то, чего я понять был не в состоянии?

— Тогда до завтра, — сказал я грустно и с досадой.

— Логан! — позвал меня её дрогнувший, чуть ли не сорвавшийся голос.

— Что, Эвелин, что? — забормотал я, сильнее сжимая в руке телефон.

Она помолчала немного, после чего тихо произнесла:

— С днём рождения, дорогой.

Меня так воодушевило последнее сказанное ею слово, что я впервые за два дня улыбнулся абсолютно искренне. Прикрыв глаза и всем сердцем сожалея о том, что меня не было рядом с ней, я прошептал:

— Спасибо.

Вечером, когда мы уже убирали со стола, я и папа остались на кухне вдвоём. Я задумчиво пялился в стену и соскребал с тарелки остатки семейного ужина.

— Пап, — вдруг сказал я, не вполне осознавая, что говорил, — как часто вы с мамой крупно ссорились?

Его брови как-то удивлённо подпрыгнули, и он, поставив чистую тарелку на полку, ответил:

— Видимо, у Эвелин была веская причина, чтобы не приезжать сюда сегодня… Вы поругались, так?

Не желая отвечать, я молча взял в руки другую тарелку. Папа улыбнулся так, точно ему только что сказали о каком-то пустяке.

— У нас с мамой много ссор было, и крупные в том числе.

— А была хоть одна, после которой тебе казалось, что всё, это конец?

Папа посмотрел на меня несколько испуганно, но постарался придать своему лицо уверенное выражение.

— Логан, непонимание между двумя людьми — это такая очевидность и обыденность…

— Но всё зашло куда дальше обыденной ссоры! — резко оборвал я отца и начал чаще дышать. — Было мгновение… когда мне показалось, что это… абсолютный конец…

Он снова взглянул на меня, в недоумении нахмурившись. Я чувствовал некоторое облегчение от того, что кому-то стало известно о моём несчастье, но в тот же момент понимал, что слишком глубоко в своих высказывания я заходить не должен был.

— А в чём дело, ты со мной поделишься? — спросил папа, изучая меня внимательным взглядом.

Я отрицательно помотал головой, понимая, что не смогу рассказать ему всего. Мой собеседник, вздохнув, сурово произнёс:

— Логан.

— Не надо, — попросил его я, бросив на него умоляющий и полный сожаления взгляд, — не заставляй меня рассказывать об этом… Я никогда ни с кем не поделюсь этим, кроме Эвелин…

— А вот это уже обидно, сынок. Для родителей подобная расстановка приоритетов не всегда приятна, может, со временем ты это поймёшь… Хотя в двадцать восемь лет к этому уже можно прийти.

Его слова отчего-то сильно подействовали на меня, особенно эти слова «со временем»… Я активно замотал головой, словно прогоняя из неё ненужные мысли.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал я папе, коротко посмотрев на него. — То, что я хочу оставить при себе, это сугубо личное… На личное никому не следует обижаться, даже родителям.

Он молча вытирал тарелку, даже не поднимая на меня глаз.

— Никто меня в последнее время не понимает, — с непередаваемой досадой в голосе сказал я и бросил в раковину вилку. Та упала с неприятным грохотом, и водяные брызги разлетелись в разные стороны. — Меня не оставляет ощущение, что я один. Один во всём мире!

— Как же один? — тут же спохватился папа. — Разве ты забыл о нас, о тех, кто приехал сегодня? О своих друзьях и об Эвелин, в конце концов?

Я упирался ладонями в столешницу и напряжённо молчал. Отец говорил мне то, о чём я сам давно думал. Да, никогда в жизни я не бывал одинок, но именно теперь я был один.

«Нет-нет-нет! — завопила в голове мысль, которая пришла мне в голову только что и от которой по спине у меня пробежал холодок. — Как же я улетел, как оставил Эвелин? Разве я не утверждал себе, что мне нельзя оставаться одному? О боже! Мне нельзя оставаться одному!»

Ещё никогда Лос-Анджелес не манил меня так, как сегодня. Когда мой самолёт уже приземлялся, я с такой жадностью разглядывал из окна знакомые здания и улицы, точно видел их впервые. Казалось, что ещё каких-то сорок минут, которые я затрачу на дорогу до дома, — и всё, моя жизнь изменится раз и навсегда. Она никогда не станет лучше, чем теперь!

Сойдя с самолёта, я ни шагу не сделал пешком — я бежал. Даже водителя такси я попросил ехать быстрее, как будто боялся, что чего-то не успею. Но несмотря на свою ужасную спешку, я заехал в цветочный магазин и купил настолько большой букет розовых роз, что с трудом мог удержать его в одной руке. И только после этого я на всех парусах полетел домой, домой, к Эвелин…

В нашу квартиру я ворвался как ветер. Мне даже не пришлось долго думать о том, где могла быть Эвелин: я знал, что она, как обычно, проводила время в спальне, и сразу пошёл туда. Она сидела у окна и что-то рисовала. Увидев меня, моя избранница рывком поднялась на ноги, и нервный всхлип разрезал ей грудь. Я отбросил букет на кровать как совершенно бесполезный элемент и кинулся к ней.

— О Эвелин, Эвелин, Эвелин… — шептал я, прижимая любимую к груди и целуя её волосы, лицо и шею, — прости меня, прости, я совсем не понимал того, что делал… Наверное, я просто сошёл с ума.