Умирать не профессионально

Генка подогнал свой «лексус» к четырем, и они, с час помотавшись по пробкам, выехали за Окружную на Варшавку. Тимур время от времени поглядывал назад. Вроде никто не вел, но поток был густой, можно и не заметить. На первом же большом перекрестке свернули вправо, потом опять вправо и минут пятнадцать стояли у придорожного кабачка. Все было спокойно. Никто не остановился ни вблизи, ни в отдалении. Поэтому развернулись и вновь вырулили на трассу.

Генка довез их до Тулы и подождал, пока сядут на проходящий поезд. Не в Крым.

Тимур понимал, что большой нужды в этих сложностях нет. Но так когда-то учили, и он знал, что учили правильно. Сто раз сойдет, а на сто первый сорвется. А чтобы срывалось – нельзя. Всякий срыв – это халтура или неграмотность. Вроде кляксы в тетрадке у первоклашки. Профессионал на кляксу не имеет права, потому что каждая клякса может оказаться последней.

Когда-то их куратор Михаил Макарыч (собственно, не Михаил и не Макарыч, его настоящее имя никто не знал) дал им всем, а Тимуру особенно, урок, который навек запомнился. Тимуров друг Федька, прилично бацавший на гитаре, сочинил песню под Высоцкого, а Тимур, тогда еще романтик, предложил сделать ее гимном школы. Песня была суровая, с обещанием умереть за святое дело. Повел Федьку к Макарычу, не сомневаясь – поддержит. Макарыч выслушал песню и сказал, что не пойдет. «У тебя, – повернулся он к Федьке, как там: „Если надо, умрем“? А я вас чему учу? На что натаскиваю? Вы должны выполнять любое задание, выигрывать любой бой, выходить из любой ситуации. А умер – значит, проиграл. Пехота может умереть, танкист может – а ты нет. При нашей выучке умирать не профессионально».

Потом, уже без Макарыча, Тимур сам учил пацанов, умеющих все, кроме главного. И с кайфом повторял им эту фразу, даже не по необходимости, а потому, что уж очень была хороша. Красивая фраза. И точная. Лет десять парень наращивает физику, еще года три, или пять, или семь уходит на главное. И после этого от какой-то вшивой пули – в яму? Стоило ли столько времени готовиться, чтобы в дурную секунду уйти в ноль? Это солдатики идут в атаку, и в штабе уже просчитано, что из сотни останется семьдесят. Математика! А в морском резерве счет на штуки, и ни одну терять нельзя. Пехотинца можно призвать, и через месяц уже казарму подметает, а через три склад сторожит. А морского резервиста не призовешь, его призывать неоткуда.

В купе оказались бабы, примерно сорокалетние, да еще из торговли, да еще пьющие, да еще компанейские. Тимуру пришлось соответствовать, Буратина уклонилась, скорчив рожу и сложив ладошки на животе.

– Беременна, что ли? – спросили бабы.

– Отчасти, – бестолково брякнула девчонка, видимо, к вопросу неготовая.

– «Отчасти», – передразнила баба потолще, – залетела, так рожай.

– Рожу, – пообещала Буратина, и от нее бабы отстали.

Выяснилось, что они едут в Сочи, в пансионат.

– А мы, – сказал Тимур, – в Новороссийск.

Буратина посмотрела на него с недоумением. Он не реагировал.

Уже наутро, когда стояли в коридоре, глядя на сухую степь за окном, девчонка спросила:

– А мы что, не в Крым?

– Не в Крым, – сказал он.

– Но ты же говорил…

– Не будешь мужикам верить! – отшутился Тимур. – Да ты не огорчайся, на Кавказе море то же самое. И горы повыше. И Россия, а не Хохляндия, на границе документы не спрашивают.

– А там что, заграничные нужны?

– Хватает российских, но мало ли что. Вдруг ты в розыске?

– Или ты, – сказала она с улыбкой, но глядела при этом в упор.

– Или я, – благодушно согласился Тимур. Серьезных разговоров он в данный момент не хотел, да и место было не для душевных откровений.

Пришлось вернуться к компанейским теткам.

* * *

Билеты у них были до Сочи, но сошли раньше, на платформе, где поезд стоял две минуты. Поселочек был приятный, три улочки тянулись вдоль моря, четвертая, живописно кривая, уползала в ущелье. Все это называлось «Новый винзавод» – видимо, в честь скромных развалин на склоне ближнего холма. От пляжа поселок был отрезан двумя дорогами, железной и шоссейной, обе шумели – но когда приезжающих на море пугал шум? Комнату сняли у бабуси, вдовы путевого обходчика, цена была божеская, да и Тимуру на цену было, в общем, плевать: понадобятся деньги, будут деньги. Ему море было не в новинку, много воды, и все. Но забавно было заодно с девчонкой второй раз пережить первое впечатление: она только что не вопила от восторга. Так и прожили весь первый день: Буратина смотрела на море, а Тимур на нее. Купались почти непрерывно и умотались так, что идти куда-то ужинать не было сил, и вечерний харч получился пролетарский: батон и литровая бутылка местного красного вина, по бабусиной наводке купленная у соседа.

Использовать девчонку по понятному назначению Тимур не собирался. Просила съездить на море – ну, и съездят. Уж не такой он на баб голодный. В этом виделся даже особый кайф: побаловать девчонку бескорыстно. Но когда закрылись в комнате, Буратина сама потащила его на себя. Ну, раз так…

Потом стало стыдно: все-таки поездка выходила не благотворительной. Девчонка словно оплачивала свой южный вояж, не давала мужику проявить благородство души. Выждав приличное время, Тимур осторожно поинтересовался:

– Можно тебе вопрос?

– Давай.

– Ну, если ты такая буратина, на хрена тебе все это?

– Тебе же надо.

Он досадливо скривился:

– Ты уже говорила. Но то – мне. А тебе зачем?

Она довольно долго молчала, потом спросила:

– Ты про сестер с Арбата чего-нибудь слышал?

– Ничего не слышал.

– А мне еще в том году рассказали, но внимания не обратила. А потом такой случай вышел…

– Ну, – поторопил он.

– Я тебе говорила: я медсестра. Вообще-то в кардиологии, но той осенью перевели на время в ожоговое отделение, оттуда девочка в декрет ушла. Там тоже коллектив хороший, старшая вообще классная тетка, Наташей зовут. Ей под полтинник, детей двое, но баба абсолютно своя. А у нас там лежали обгорелые. У кого что – руки, ноги, лицо. Ну вот был один мужчина, у него спина обгорела, весь в мазях, в бинтах, три недели на животе. А человек очень хороший, веселый. Андрей Николаевич, лекции в институте читает, мы его профессором звали. Лысенький, но такой юморной… Вот он как-то Наташе говорит: «Чего я тут без толку лежу, подложи под меня бабу». Она пришла в сестринскую, так, мол, и так, больной просит. Нас трое. Наташа уже в возрасте, Зойка замужем, в мужа как кошка. Кто остался? Я, больше никто. Ладно, говорю, раз больной просит…

– Ну, и чего?

– Чего, чего… Он кое-как приподнялся, а я под него заползла.

Тимур не знал, что сказать. Удивила девушка! Но и молчать было неловко, вроде моралист, осуждает…

– Не трудно было? – спросил наконец.

Она удивилась:

– А чего там трудного? Лечь на спину и ноги раздвинуть?.. То есть, конечно, трудно: у него вся спина обожжена. Но как-то приладились. А потом я вспомнила про этих самых сестер с Арбата. Познакомилась с девчонками, ну, и взяли меня в компанию, – ухмыльнулась: – Божье дело, помощь людям.

– Многим помогла? – поинтересовался он. Не из ревности, конечно, просто хотел ее получше понять.

– Троим, – сказала она, – ты четвертый. Хотя нет – ты отдельно. Это я сперва подумала, Богом обиженный, а ты какой обиженный – баксы пачками. С тобой, можно считать, роман. У нас роман, нет?

И ухмыльнулась.

* * *

С утра наладили быт: нашли шашлычную и решили на том успокоиться, благо сливы, груши и поздние вишни грудами лежали на всех лотках.

А дальше началась роскошная жизнь: ни дел, ни забот, сплошной кайф пляжного безделья. Тимур даже осторожность утратил, позабыл, что, выходя из дома, надо, как минимум, оглядеться. Перебегали две дороги и валились на песок, кое-как раскидав обжигающий верхний слой. И так три дня.

На четвертый день у девчонки проснулась совесть:

– Пошли на экскурсию, а?

Они лежали у самой кромки, так, что прибой окатывал легкой прохладной пеной. Думать было лень, говорить тем более.

– Какую еще экскурсию?