Умница
Шрифт:
– Я вас не брошу, Павел Михайлович.
– Почему?
– Потому что я вас люблю.
Неизвестно, понял ли Самсонов, что она сказала. Сквозь навалившийся на него сон он что-то пробормотал. Нине показалось, что он сказал: «Я вас тоже…»
Так состоялось их объяснение в любви. Все произошло не совсем так, как она себе представляла, но переживать по этому поводу было некогда.
Нужно было действовать.
Нина поймала такси. Щедро заплатив водителю, она с его помощью погрузила Самсонова в машину и скомандовала: «На вокзал».
В
Одет он был в рыболовную куртку и такую же шляпу, которые Нина купила в каком-то круглосуточном магазинчике на вокзале. Оттуда же происходил спальник, который лежал теперь в сумке у нее на коленях. Самсонов с Ниной были похожи на любителей отдыха на природе; непонятно было только, почему они едут на природу в воскресенье, на ночь глядя.
Пожилая женщина, сидевшая через ряд от них, неодобрительно кивнула на Самсонова:
– Пьяный?
– Нет, просто устал, – сказал Нина. – Работает много.
Женщине хотелось поговорить.
– Он, вроде, постарше тебя будет?
– Постарше, – признала Нина. – Но ничего, у нас все хорошо.
Не желая поддерживать разговор, Нина сама склонилась головой к Самсонову и прикрыла глаза.
– Да… Главное, чтоб не пил, – подвела итог женщина.
На станции Нине повезло: несмотря на поздний час, подвернулась машина, едущая прямо в дачной поселок.
В машине Самсонов продолжал спать и очнулся только, когда они приехали.
– Нина, где мы?
– Это дача моих родителей. Здесь нас никто не найдет.
Самсонов вышел из машины, размял ноги. Стояла тихая, звездная ночь. В лунном свете дачный домик выглядел нарядным и таинственным.
– Хороший дом, – сказал Самсонов. – У моих родителей был такой же.
Не без труда они отперли ржавый замок и вошли. В доме было сыро, витал запах плесени.
– Здесь давно никто не живет, – объяснила Нина. – С тех пор, как мама умерла.
В доме не жили, но он был пригоден для жизни. Электричества не было, но нашлись свечи. В углу стояла хорошая печка, которую когда-то с любовью соорудил отец. Рядом с печкой сохранилась даже стопка поленьев.
Они зажгли свечи, затопили печку. Скоро стало тепло и уютно. По стенам комнаты и по их лицам заплясали веселые отсветы огня.
Нина показала Самсонову, где набрать воды. Нашелся медный чайник, который когда-то купила мама. У Нины в сумке был чай, сахар, бутерброды.
Заварив чай и разложив припасы на газетке, они оба вдруг почувствовали, как сильно проголодались. Смеясь, они уплетали бутерброды, потом хлебали чай из больших металлических кружек, которые было горячо держать в ладонях.
Они почти не говорили, ограничивались междометиями. Им было хорошо.
Наконец они насытились и согрелись. Настало время устраиваться на ночлег.
Нина разложила на кровати спальник.
– Тут есть белье, но оно все сырое, так что придется так, – сказала она.
Она села на кровать.
Самсонов, который, с ее разрешения, здесь же курил, загасил сигарету. Он молча поднялся, пересек комнату и сел рядом с Ниной.
Он опять повесил голову, но на этот раз не от сонливости. Он собирался объясниться с Ниной, но явно не знал, как начать.
– Нина,
я хочу вам сказать, что вы… То есть, я давно уже…Он умолк.
Нине живо вспомнился Дима, ее молодой несчастливый муж. «Господи, какие же они все…» – подумала Нина.
– Павел Михайлович, поцелуйте меня, – сказала она.
– Нина… – прошептал он, входя в нее.
Она боялась, что он, такой огромный, ее раздавит, но ничего подобного не произошло, его тяжесть была ей только приятна.
Она сразу почувствовала его, как прежде в танце, на корпоративном вечере. Она предвосхищала его движения – она как будто сама их совершала. Но при этом каждое его движение, каждое прикосновение было удивительным, радостным открытием – чем-то, чего она ждала и жаждала давным-давно.
Спальник укрывал их тела только наполовину. Отсветы огня в печке играли на его плечах и лице. Его серые глаза казались черными.
Время остановилось, планета перестала вращаться. Вся вселенная замерла, в ней была только одна живая точка: комната в заброшенном дачном домике, где женщина по имени Нина отдавала всю себя любимому мужчине.
Она очень хотела, чтобы ему было хорошо, но хорошо было ей. Пару раз в своей жизни она была близка к тому, чтобы испытать наслаждение с мужчиной. Теперь те эпизоды были для нее бесконечно далекими и бесконечно незначительными. Все, что у нее прежде было с мужчинами, было как будто не с ней. Ее настоящая жизнь началась здесь, она только что родилась.
Его движения почти сразу вызвали отклик в ее теле, во всем ее существе. Этот отклик стал нарастать, нарастать и наконец разразился криком.
– Нина, что с тобой? Тебе больно?
– Нет…
– Ты так кричала.
– Мне хорошо…
И опять он входил в нее, опять они становились одним целым, и опять она кричала.
– Нина, я люблю тебя, – бормотал он ей в ухо в минуты их отдыха. – Я думал, что уже никого не полюблю…
– А ты не думай, – отвечала она, гладя его по голове. – Ни о чем не думай.
…Огонь в печи догорел, но в их спальнике было жарко почти до самого утра, когда забрезжил рассвет, и в дом заползла сырость.
Нина не сомкнула глаз. Когда любимый уснул, она устроилась возле него, положив голову на могучее плечо, и слушала его мерное дыхание, глядя в окно, где черная ночь незаметно уступала место пепельному утру.
У нее в голове не было ни единой мысли. Она, всю жизнь гордившаяся своим умом, как будто вообще разучилась думать. О чем ей было задумываться, если самое важное для нее уже произошло?
Солнце встало. Его луч проник в комнату – сначала высветил дальний угол, потом стал незаметно приближаться к их любовному ложу, и вот уже угрожал упасть на лицо любимому.
Нина встала, закрыла ставни.
От скрипа дерева ее мужчина наполовину проснулся.
– Что?.. Сколько времени?
– Еще рано, спи, – успокоила его Нина и поправила спальник, который сполз с его широкой спины.
Мужчина повернулся на бок и опять погрузился в сон.
Нина выскользнула из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Нужно было приготовить завтрак, привести в порядок одежду любимого, которая помялась и испачкалась во время их давешнего бегства.