Умница
Шрифт:
— Благодарю васъ, — отвтилъ князь, — но, право, когда этого ребенка называютъ моей фамиліей, мн всякій разъ кажется, что вотъ-вотъ кто-нибудь обвинитъ меня въ плагіат…
Сказалъ и спохватился, но поздно. Острота на другой же день дошла до княгини, а спустя недлю князь Ипполитъ Яковлевичъ уже сидлъ въ вагон варшавско-внской желзной дороги, уволенный женою, — какъ онъ выражался, — «по третьему пункту», со строгимъ — подъ страхомъ лишенія жалованья — наказомъ никогда не попадаться на глаза Анастасіи Романовн.
III
…«О, повтори мн: тебя люблю!»…
Отчаянно выкрикнутая высокая нота тенора оторвала Латвину отъ разговора съ Замойскимъ. Княгиня взглянула на сцену, встртилась глазами съ Раулемъ, усмхнулась и пожала плечами.
— Этотъ-то… все еще предполагается! — брезгливо сказала она.
Замойскій тоже засмялся.
— Что же вы хотите, княгиня? — возразилъ онъ, — этотъ Львовъ — «предметъ» чуть-ли не
— То-то онъ смотритъ такимъ именинникомъ! Любимчикъ, значитъ? Эка ломается… и рожа противная; съ бонбоньерки сорвался. Вы, Владиславъ Антоновичъ, все-таки распорядитесь поднести ему что-нибудь завтра: пусть не думаетъ, что даромъ кривлялся цлый вечеръ и тратилъ свой огонь понапрасну…
— А вы даже и не слушали его! едва удостоили взглянуть на сцену! — продолжалъ смяться Замойскій.
— Не люблю я этихъ господъ! — почти съ досадой сказала Анастасія Романовна. — Сцена — гадкій міръ! Все на ней показное, продажное — и мысли, и слова, и чувства, и поступки. И знаете-ли? — какъ ни скверно думаютъ у насъ объ актрисахъ, но между ними я еще встрчала женщинъ съ хорошей душой; актера — не знаю ни одного!
— Ну, это ужъ слишкомъ…
— Право!.. Вы сами подумайте: можетъ-ли сохраниться въ мужчин порядочность, разъ онъ обрекаетъ себя на вчный показъ? Его лицо, фигура, голосъ, поза, каждый жесть принадлежать публик. У него голова только надъ тмъ и работаетъ, чтобы показаться зрительному залу мужчиной пріятнымъ во всхъ отношеніяхъ. Намъ, женщинамъ, простительно интересничать: ты — съ рожденія показной товаръ! Многимъ ли нужно отъ насъ что-либо кром красиваго личика и тла? Но мужчину постоянная публичная выставка опошляетъ до отвращенія. Прежде я еще уважала боле или мене кое-кого изъ актерской братіи, но какъ-то разъ зашла въ Москв за оперныя кулисы, и первой моей встрчей былъ N., несомннно самый умный человкъ, какого мн приходилось видть на сцен. И что же? Онъ — пожилой мужчина, почти старикъ, отецъ семейства — дрожалъ отъ бшенства и съ пною у рта кричалъ на портного за то, что бднякъ мало вырзалъ воротъ въ костюм Донъ-Жуана: декольтэ ему, видите-ли, полагается по штату… Это-ли еще не верхъ пошлости?! Съ тхъ поръ кончено, — не выношу! И чмъ знамените актеръ, тмъ онъ для меня хуже…
— А, между тмъ, вы, княгиня, почти всегда въ ихъ обществ…
— Искусство люблю. Да и нищихъ между ними не мало: жаль!..
— Вы знаете… не такъ давно говорили даже…
Замойскій запнулся. Анастасія Романовна внимательно посмотрла ему въ лицо.
— Что жъ вы остановились? Сплетню, что-ли, какую-нибудь слышали? Говорите! я разршаю!
— Прошелъ у насъ такой слухъ, будто бы вы, Анастасія Романовна, разводитесь съ княземъ и выходите замужъ за какого-то не то актера, не то художника…
Княгиня поблднла. Лицо ея приняло тупое и злое выраженіе, между бровями легла складка, глаза засвтились стальнымъ отливомъ.
— А! такъ про это и здсь разговаривали! — медленно сказала она.
— Да. Вы извините меня, ваше сіятельство…
— Ничего… и съ какой стати вы приплели это «сіятельство»? Терпть не могу!.. Слухъ этотъ — ложь, Владиславъ Антоновичъ, сплошная ложь, хотя… Да я вамъ ужо сама разскажу! Ну, актъ идетъ къ концу, удемъ отсюда!
И, все съ тмъ же злымъ лицомъ, она порывисто поднялась съ мста.
Всю дорогу домой Анастасія Романовна молчала. Замойскій не смлъ самъ заговорить съ ней. Дома они застали довольно многочисленное общество: многіе знакомые изъ театра пріхали ужинать къ княгин, зная, что у нея столъ всегда готовъ для званаго и незванаго. Но сегодня княгиня не была расположена сидть съ гостями; кто изъ нихъ былъ умне, тактичне и больше зналъ хозяйку, догадались поскоре убраться. Ушелъ было и Замойскій, но въ передней его остановила камеристка княгини и передала ему приказаніе остаться…
Управляющему пришлось прождать полчаса, прежде чмъ княгиня потребовала его къ себ въ кабинетъ. Она уже успла перемнить туалетъ, и Замойскій нашелъ ее, одтую въ голубой пеньюаръ, задумчиво сидящею за маленькимъ, накрытымъ на два прибора, столомъ. Передъ нею стояли ваза съ фруктами и небольшой графинъ съ золотистымъ венгерскимъ виномъ.
— Садитесь! — отрывисто приказала Анастасія Романовна. — какъ видите, я врна своимъ привычкамъ: по прежнему люблю поболтать посл ужина съ хорошимъ человкомъ… Налейте себ вина, возьмите вотъ эту гранату и говорите безъ утайки: вамъ извстно имя того человка… котораго… о которомъ вы намекнули мн въ театр?
— Да… мн называли…
— Какъ? рзко спросила княгиня, не глядя на Замойскаго.
— Морицъ Лега.
— Врно… И вамъ разсказывали, что онъ актеръ?
— Да. Актеръ или художникъ, не помню хорошо.
— Это неправда. — Онъ — ни то, ни другое. Слушайте! Я разъясню вамъ эту исторію, хоть и не слдовало бы: я сильно скомпрометтирована въ ней и играла не слишкомъ-то красивую роль… Вотъ въ чемъ было дло.
Вы помните, что посл краха знаменитаго Бонту, когда разорились до тла тысячи семействъ, а нажилась одна я, потому что, по какому-то тайному предчувствію, успла за нсколько дней передъ катастрофой, перемстить свой
капиталъ къ Ротшильду, — я больше года прожила въ Италіи, преимущественно во Флоренціи. Вы знаете, что я не жадная и не жалю тратить деньги, но крахъ Бонту меня перепугалъ; я не могла представить себ безъ содроганія, какой опасности подвергалась и счастливо избгла… Сами посудите: на что я годна безъ денегъ? съ моимъ-ли характеромъ быть нищею?.. Когда я вспоминала, что снова богата, мной овладвало чувство безграничнаго счастья. Словно для того лишь, чтобъ удостовриться въ дйствительности этого богатства, я бросала деньги направо и налво, какъ никогда, — въ гордомъ сознаніи, что ихъ у меня неисчерпаемо много, что никакими подачками, никакими празднествами и вакханаліями не истощить мою кассу!.. Жизнь моя во Флоренціи прошла, какъ безумный сонъ. Меня фетировали больше, чмъ когда-либо и гд-либо. Я отвчала балами, по-истин, царскими, особенно для голодныхъ итальянцевъ… Разв они понимаютъ, что такое настоящая роскошь! Однажды я послала приглашеніе нкоему Люнди — молодому человку почти безъ всякихъ средствъ, но — хоть этому и противорчатъ его дальнйшіе поступки — неглупому, очень красивому и, какъ говорили, втайн въ меня влюбленному. Люнди, получивъ приглашеніе, былъ на седьмомъ неб, но и не мало смутился, какъ ему попасть на парадный вечеръ принчипессы Латвиной, когда у него, бдняги, фрака и въ завод не было, да и напрокатъ взять нельзя: въ карман всего дв чинквелиры, а когда надо жить на нихъ цлую недлю, такъ до фраковъ ли тутъ? Пораздумавъ, мой Люнди отправляется къ своему пріятелю, врачу Рати, и проситъ фрака.Рати отказалъ. Что длать бдному Люнди? Такъ хотлось ему на мой вечеръ, что онъ думалъ, думалъ, да ничего лучше и не выдумалъ, какъ украсть у Рати его фракъ.
Хорошо. Идетъ мой франтъ по Via Calzaiuoli — самой модной флорентинской улиц, - вдругъ навстрчу ему Рати и требуетъ, чтобъ онъ немедленно возвратилъ украденное платье, если не хочетъ познакомиться съ полиціей.
Слово за слово, — Люнди выхватилъ ножъ и зарзалъ Рати.
Люнди, конечно, схватили, посадили въ тюрьму, — и не миновать бы ему пожизненнаго заключенія, если бы въ Италіи не было продажно все отъ верха до низа: и судъ, и совсть… Мн стало жаль мальчишку: вдь вся эта штука разыгралась, собственно говоря, изъ-за меня. Во сколько стало мн освобожденіе Люнди, уже не помню, но когда я пріхала слушать дло, то уже прекрасно знала, что моего бдняка не осудятъ. Обвинитель громилъ, судьи священнодйствовали, а защитникъ произнесъ такую рчь, что почтеннйшій судейскій конклавъ началъ не безъ тревоги посматривать на меня, какъ бы я не обидлась — ужъ слишкомъ много денегъ я передавала имъ, чтобы сверхъ того еще выслушивать подобныя филиппики… Этотъ господинъ весьма мало говорилъ собственно о Люнди, но безъ конца распространялся о соціальныхъ язвахъ, о торжествующемъ капитализм, о растлніи низшихъ классовъ и интеллигентнаго пролетаріата весьма понятной завистью къ кучк богачей, эгоистически пользующихся всми житейскими благами, о развращающемъ вліяніи богатыхъ самодуровъ-иностранцевъ на страну и такъ дале. Словомъ, — обвиняемою вмсто Люнди оказалась ваша покорнйшая слуга. Я, конечно, сидла и слушала невозмутимо, какъ статуя. Ораторъ бросалъ на меня негодующіе взоры, видимо, бсился на мое хладнокровіе, выходилъ изъ себя, что никакъ не можетъ пробрать меня, — это ужасно меня смшило, и я нарочно напустила на себя самый скучный видъ; помнится, даже звнула раза два. Я думала, что свирпый адвокать — такъ, изъ обыкновенныхъ итальянскихъ говорунишекъ, и надрывается для того лишь, чтобы произнести сенсаціонную рчь, дать вечернимъ газетамъ матеріалъ для фельетона, а себ сдлать репутацію либерала, очень выгодную при выборахъ. Поэтому мн и было все равно, что бы онъ ни говорилъ — пусть бы бднякъ старался! Ему пить-сть хочется, а меня отъ болтовни не убудетъ. Это только въ роман у Додэ (кстати: вы любите эту кислосладкую размазню? и терпть не могу?!) какой-то набобъ умеръ, сдлавшись жертвой общественнаго презрнія, — а я въ такіе пустяки не врю. Какой бы шальной фортель я ни выкинула, я знаю, что общество не посметъ меня презирать и такъ же усердно будетъ ходить ко мн на поклонъ, какъ и теперь. Разв что мн придетъ шальная фантазія замшаться въ какую-нибудь откровенную уголовщину! Ну, да это въ сторону! Дальше!.. Оказалось, однако, что адвокатъ-то не изъ какихъ-нибудь пустяковыхъ, а — знаменитость, и, сверхъ того, замчательно безкорыстный, честный и убжденный человкъ, демократъ до мозга костей, кровный врагъ капитала и буржуазіи, рьяный націоналистъ, предсдатель какого то клуба съ самой что ни есть красной окраской, — короче, никто другой, какъ названный вами Морицъ Лега…
— А! — думаю, — если ты такой крупный гусь, то не грхъ нсколько посбить съ тебя спси и проучить тебя за дерзость…
Вскор посл отправленія Люнди, я собственноручной запиской пригласила Лега къ себ. Явился, видимо смущенный и удивленный.
— Такъ и такъ, говорю, — синьоръ! Мн очень понравилась ваша рчь на суд, въ защиту этого несчастнаго Люнди. У васъ хорошія, честныя убжденія. Мн совстно благодарить васъ за доставленное удовольствіе личнымъ подаркомъ, да человкъ вашихъ правилъ и не можетъ принять подарка отъ такой женщины, какъ я. Но, я думаю, вы не откажетесь передать маленькую сумму въ школьный совтъ, — вы, кажется, тамъ членомъ?