Унгерн: Демон монгольских степей

Известен случай, когда верный Роману Фёдоровичу цин-ван бурят Джамбалон однажды ночью перед походом привёл в белостенную юрту известную всей Урге старуху-гадалку — полубурятку-полуцыганку. Та поклонилась хозяину жилища, не спеша уселась у костра и принялась за дело.

Гостья медленно вынула из-за кушака мешочек и вытащила из него несколько маленьких плоских костей и горсть сухой травы. Потом, бросая время от времени траву в огонь костра, принялась шептать отрывистые непонятные слова. Юрта понемногу наполнялась дымом от сгоревшей травы. Находившиеся в юрте люди почувствовали, как «сердце стало учащённо биться, а голова окутываться туманом».

После того как вся трава сгорела, гадалка положила на жаровню кости. Это были бараньи кости, по трещинам которых и производилось гадание. Старуха долго переворачивала кости бронзовыми щипцами, каждый раз по-новому раскладывая на жаровне. Когда кости окончательно почернели, она принялась их внимательно рассматривать, нагибаясь к пламени.

Вдруг лицо гадалки сморщилось, изображая страх и страдание. Барон импульсивно подвинулся к ней, затаив дыхание. Старуха нервным движением сорвала с головы свой яркий платок и забилась на кошме, которой застилался пол юрты, в судорогах, выкрикивая время от времени отрывистые фразы:

— Я вижу его. Это может быть только он...

— Я вижу Бога Войны!..

— Его жизнь идёт к концу...

— Ужасная судьба его ждёт...

— Какая-то тень, чёрная, как ночь, ложится на его лицо...

— Опять тень, новая тень окутывает его...

— Сто тридцать шагов остаётся ещё ему пройти в жизни...

— За ними тьма. За ними только пустота...

— Я не вижу больше ничего...

— Всё. Конец. Бог Войны исчез с моих глаз...

К вышеописанным случаям следует добавить, что мистик Унгерн-Штернберг считал для себя роковым число 130. Примерно через столько дней он будет расстрелян во дворе новониколаевской тюрьмы...

Готовился ли семёновский военачальник к походу на юг Сибири основательно? Долгое время историки «уповали» в этом вопросе на мистическую сторону личности Унгерна фон Штернберга. Но он всё же не мог с налёта прорвать государственную границу и ринуться к байкальским берегам, чтобы там перерезать Транссибирскую железнодорожную магистраль, о чём говорил ему в своём письменном послании атаман Семёнов. Война всегда имела собственные законы для подготовки к ней. Так было и весной 1921 года: «бешеный» барон всё же имел здравый смысл. Поэтому из его штаба один за другим отдавались устные, но обязательные к исполнению приказы:

— Главная походная база устраивается к востоку от Урги. Я выбираю для этой цели Цэцэнханский аймак. Его князья — верные союзники...

— Приказываю силами военнопленных-гаминов отремонтировать дорогу Урга—Хайлар...

— Цэцэнхайский аймак не будет тыловой базой сибирского похода. Она переносится в Ван-Курень...,

— Немедленно провести в Ван-Курень из Урги телеграфную линию...

— Складировать там провиант, мануфактуру и боеприпасы с ургинских складов, со складов в Цэцэнханском и Сайнноинханском аймаков...

— Пригнать на пастбища под Ван-Курень порционный скот. Пусть будут тысячи голов, травы там хватит...

— Все вопросы с правительством Халхи решать только от моего имени...

— Азиатская конная дивизия должна базироваться на Ван-Курень даже в случае неудачного начала похода против Советов...

А готовился ли в это время атаман Григорий Семёнов к вторжению в Забайкалье, Приморье и Амурский край? Да. Но только как готовился. Он из кожи лез, выбивая для своих войск материальную поддержку, прося у всех известных ему доброхотов оружия, боеприпасов, обмундирования, денег и ещё раз денег.

Семёновские войска в Маньчжурии редели. Об этом знал даже Унгерн. Он как-то в штабе обронил несколько фраз, которые поразили собеседников — дивизионных офицеров:

— Получил письмо от Вольфовича. Пишет, что солдаты покидают нашего атамана десятками.

— С какой целью?

— Вольфович говорит, что они едут в Советскую Россию, где вступают в Красную Армию.

— Но их же там рано или поздно большевики ликвидируют как классовых врагов. Особенно офицеров.

— Не сразу. Воевать же с нами кто-то должен...

Атаман Семёнов совершил несколько «официальных» поездок. Он посетил Люйшунь (бывший Порт-Артур), где в то время размещался штаб Маньчжурской группировки японских войск, прибыл на Японские острова, в Токио. Не раз бывал в мукденской штаб-квартире всесильного Чжан Цзолиня. Но всё тщетно: ему никто не желал оказывать материальной помощи и давать денег на военные расходы.

Но при этом ни японцы, ни Чжан Цзолинь атамана Семёнова от себя не отталкивали. Моральную поддержку «борец против большевизма» получил и в Токио, и в Мукдене. И та, и другая сторона прозорливо видели, что семёновцы ещё пригодятся. В действительности оно так и случалось вплоть до 1945 года. Атаман писал в Ургу командиру безвозвратно потерянной Азиатской конной дивизии:

— Японцы стремятся поддерживать нас в Маньчжурии и Монголии...

— Сын Чжан Цзолиня с войсками, много пушек и пулемётов, прибыл в Хайлар...

— В Мукдене все настроены против русских большевиков и своих коммунистов...

— Я дал средства и директивы баргинскому Найман-вану двигаться в твоё распоряжение...

— С американцами ведутся переговоры о принципах открытых дверей в Монголии...

В одном из писем барону атаман Семёнов откровенно обманывал его следующей информацией: «Ирландия, Америка и Мексика признали независимость Монголии». В действительности тогда на дипломатическом поприще этого не сделало ни одно иностранное государство.

Унгерн же ждал от Семёнова совсем иное: материальной (оружия и провианта) и денежной поддержки, помощи в людях. Но об этом атаман в своих письмах дипломатично умалчивал. Не было даже обещаний реальной помощи. На одном из первых допросов барона Унгерна-Штернберга спросили:

— Имели ли вы устойчивую связь с атаманом Семёновым в Урге?

— Такой связи я не имел и не мог иметь по одной причине.

— По какой?

— Он не давал мне деньги на содержание Азиатской дивизии.

— Ну и что? Ведь вы не колчаковский генерал, а семёновский. У вас вензель на погонах «А.С.».

— Раз Семёнов не давал мне денег, значит, он и не мог мной командовать...

Перед уходом из Халхи генерал Унгерн нанос прощальный визит Богдо-гэгену. Живой Будда степного народа принял его в тронном зале своего Зелёного дворца на берегу реки Толы. Самого властителя Халхи не было: его трон стоял пустой. Но смятые жёлтые шёлковые подушки свидетельствовали о том, что хозяин дворца только-только с них поднялся. В зале почётного гостя уже ожидали «восемь благородных монголов». Это были знатнейшие князья и министры во главе с премьером Джалханцы-ламой. Он усадил барона в кресло рядом с собой. Роман Фёдорович произнёс перед присутствующими короткую прощальную речь: