Унгерн: Демон монгольских степей

Сбив редкие заслоны, чахары уже влетели на городскую окраину и там стали придерживать коней: было хорошо видно, как на противоположную сторону входит в большом количестве пехота. Это была пешая часть Сретенской бригады войск Дальне-Восточной республики, подоспевшая из соседнего, близкого Троицкосавска. Запал атакующих монгольских цэриков сразу пропал.

Баяр-гун был лично храбрым человеком, и появление пеших советских солдат (для него они были всего лишь похожими на китайцев, не умеющих сидеть на лошадях) его не испугало. Он скомандовал своим воинам:

— Храбрые чахары! Пустим под копыта наших коней этих людей. Вперёд! Вся добыча — ваша!..

В этот момент опытные пулемётчики противной стороны, словно по команде, открыли убийственный огонь в спину и во фланг белым монголам. Чахары, верные вековому инстинкту воинов степной конницы» когда первая атака кончалась полной неудачей, повернули назад и стали метаться под пулемётными очередями» стремясь уйти. Но пули летали над полем, поражая людей и лошадей.

Баяр-гун одиноко носился по полю, крича из последних сил:

— Чахары! Ко мне! В лаву!

Но его в те последние минуты проигранного боя слушал только один единственный человек. Это был коновод, скакавший рядом с князем с запасной лошадью на поводу. Наконец, пулемётная очередь сразила княжеского коня и коновода. Сам Баяр-гун был тяжело ранен, убитая лошадь придавила его, и всадник оказался пленником «красных монголов». Его доставили в кяхтинскую больницу, на койке которой он и умер.

Пулемётные очереди разметали чахар по всему полю боя. В этот победный миг Сухэ-Батор повёл в контратаку немногочисленных красных цэриков, уже оправившихся от первого испуга. Белые монголы уходили от них на полном ходу» почти не оказывая сопротивления: потеря Баяр-гуна привела их в окончательное смятение. Лишь некоторые из чахар на ходу, не целясь, отстреливались из винтовок.

Бело-монгольский отряд совершенно рассеялся, хотя многим удалось найти спасение в окрестных лесах. Когда Унгерну доложили о гибели отряда Баяр-гуна, на его лице появилась ярость, которой так страшились все знающие его люди. Но на этот раз он сдержал свой «бешеный» гнев, лишь бросив:

— Чахарам воевать в степи надо, а не брать города на границе. Где Баяр-гун? Найдите мне его...

Несколько взятых пленных на допросе показали Сухе-Батору, что «сам» цин-ван Унгерн следовал в походной колонне, передовой отряд которой и составляла чахарская конница. Сухэ-Батор немедленно известил об этом Неймана. Тот срочно стал перебрасывать к месту событий резервные части своей дивизии, прикрывая ими Кяхту и Кяхтинский Маймачен. Барон в итоге лишался своего самого главного козыря — внезапного удара через границу. Но это он, как человек военный, уже понимал. Поражение Баяр-гуна смешало все его карты.

Нейман действовал решительно и трезво. Он вызвал к себе комбрига Глазкова с двумя стрелковыми полками и несколькими эскадронами. К месту боя спешил конный партизанский отряд Щетинкина, на днях нанёсший поражение белому полковнику Казагранди.

Нейман торопил помощь: Азиатская конная дивизия уже стояла напротив Кяхты и Кяхтинского Маймачена. Однако генерал Унгерн-Штернберг три дня не решался начать атаку этих степных городков на границе. Целых три дня он бездействовал, словно чего-то выжидая. Наконец, кто-то из окружения сказал барону:

— Вот бы под вечер ворваться в Кяхту. Дать по ней залп-другой из всех пушек. И запалить город со всех концов.

— Нельзя до послезавтра стрелять по городу из горных пушек и аргентинок. И брать его конной атакой.

— Почему нельзя, господин генерал?

— Мне учёные ламы Богдо-гэгена нагадали, что под Кяхтой мне три дня нельзя пускать в ход пушки.

— Да ведь несколько артиллерийских залпов — и победа будет в наших руках?

— Говорю, ламы не советовали этого делать до послезавтра. Иначе быть беде...

Бывший прапорщик Константин Нейман в пророчества монгольских лам не верил и к ним в своей жизни никогда не обращался. Когда он спустя какое-то время узнает о таком поведении белого барона под Кяхтой, то, удивляясь услышанному, скажет:

— Нельзя же быть наивным до такой дурости. Верить святошам-ламам, которые ни одного дня не были на войне?..

Азиатская конная дивизия всё же вошла на территорию Дальне-Восточной республики восточнее Кяхты и Троицкосавска. Белые заняли посёлки Киран и Усть-Киран. Но на этом их успехи в те дни и кончились. Командир советской 35-й дивизии Нейман чутко уловил, что своей медлительностью Унгерн отдал ему в руки инициативу, которая зачастую давалась ценой большой крови. И он не упустил эту инициативу на поле брани из своих рук.

Утром 11 июня близ границы завязалась нешуточная кавалерийская схватка. Красные конники применили древний казачий приём: они начали притворно заманивать белых в сопки, на вершинах которых загодя укрылись стрелки и пулемётные расчёты. Видя такое дело, барон Унгерн возликовал:

— Смотрите! Красные бегут! Видно невооружённым глазом.

— Точно, Роман Фёдорович, бегут. Вон на дороге первую повозку бросили с чем-то нагруженным.

— Приказ мой по дивизии; всем преследовать красных.

— А не послать ли нам, господин барон, на разведку сотню казаков? Пусть проверят сопки у дороги?

— Зачем? Наши казаки из местных станичников говорят, что за этими сопками и находится Троицкосавск. А нам его надо взять в первую голову.

— Но мы не знаем сил красных перед нами!

— Зачем на это тратить время? Красные и так спешат от нас оторваться. Всей Азиатской дивизии идти в преследование. Мы ворвёмся в Троицкосавск с ходу...

К Унгерну слишком поздно пришло чувство непонятной тревоги: он увидел, как долина, шириной версты в полторы и уходившая в поросшие лесом сопки, начала быстро сужаться. Но к тому часу вся Азиатская конная дивизия уже втянулась в узкое лесное дефиле вместе с артиллерией и обозом. Спешившие в преследовании «азиаты» растянулись по дороге, и управление полками и сотнями оказалось утраченным.

Цин-ван понял свою ошибку слишком поздно. Но барон ещё мог её исправить. Для этого следовало, прикрывшись полком или двумя с артиллерией и пулемётами, начать выводить дивизию из полосы лесистых холмов. Вполне вероятно, что для этого белым пришлось бы бросить часть обозов. Но «крестоносец Востока» Унгерн фон Штернберг, как и его далёкие предки в рыцарском стальном одеянии, считал бегство с поля битвы позором. Поэтому он пошёл на бой в откровенно не выгодных для себя обстоятельствах.

На одном из допросов генерала фон Унгерна-Штернберга спросят о тех событиях в окрестностях городов Кяхты и Троицкосавска:

— Почему вы, поняв, что вас Нейман перехитрил, не отступили назад, на степную равнину? Ведь вы же шли прямо на нашу засаду?

— Я, как командир Азиатской дивизии, не мог отдать такого приказа.

— Почему?

— Принципиально не мог. На войне надо атаковать, а не отступать.

— Но ведь есть логика боя. Наконец, законы тактики. Вы же, как нам известно, закончили Павловское военное училище.

— Законы тактики не для меня. Я их не принимаю.

— Но вы же командовали целой дивизией?