Уникум Потеряева

— Где? В «тереме грезовом»? Вместе с невестой?

Рататуй кивнул.

Потеряевский домовладелец задумался. Развел руками:

— Опасно, ребята, ходите, — да что же я могу сделать? Их судьба теперь в ваших руках, я туда мешаться не стану. Выпускать-то их тоже нельзя. Но вот какой я вам дам совет, и покончим с этим вопросом: убирайте уж скорее и этого мента, старого Урябьева. А то я про него много слышал: крутой мужик!

— Сразу, боюсь, не получится. Он же матерый профессионал, а у меня кто? Дилетанты, шмакодявки… Слушайте, а нельзя ли нанять вашего человека? Я бы хорошо с ним расплатился.

— Нет, это исключено, — Крячкин сделал резкий жест. — Все, кончен разговор. — Видно, ему было ведомо что-то, совершенно исключающее подобную сделку.

— Неужели же вы совсем, нисколько нас не боитесь? — удивился Митя. — Ведь в моей власти и самого вас упрятать так далеко, что вы не выберетесь.

— Да я таких бушлатом по зоне гонял, — сурово отвечал ветеран жизни. — А ты рискуешь, паренек. Я же сказал: страховка надежная. И суток не протянешь. Давай лучше дела решать, а не болтовней заниматься.

Совещание оказалось долгим, и выявило уйму вопросов, подлежащих уяснению. Вот из письма, например, которое Мелита поведала Люське-растопырке, выходит, что клад зарыт был в низине за селом, — именно там видел мужик горюющего над могилою дочери старого барина, оттуда прогнал его грозный казак, вскричав: «Куда прешь?! Пошел прочь, шишига!» Причем здесь тогда портрет? Ведь на нем не видно никаких следов той низины. В чем секрет? Дальше. Что удалось вытянуть от этой Зойки — так это то, что музейный портрет — никакой не подлинник, подлинника никто не видал, а — копия, сделанная специально приезжавшим в имение Потеряевых учителем губернской гимназии. Якобы есть где-то еще одна копия, гораздо искуснее этой, но где — ей лично неизвестно. И вообще она не искусствовед, а историк, в живописи разбирается очень приблизительно.

— Допустим, мы сейчас сконцентрируемся, соберемся с силами — и найдем вторую копию, — расуждал Митя Рататуй. — Что это нам даст?

— Да ничего! — молвил в ответ Крячкин. — К ней, это верно, должен быть еще один ключ, — а его у нас нет. Надо в низину спускаться, это вернее: клады без меток не оставляют.

МПАМБЕ УЕЗДНОГО МАСШТАБА

За долгую дорогу от Емелинска до Малого Вицына Мбумбу Околеле тихонько сжевал две булочки, сунутые ему румяным парнем, и сделался совершенно сыт. Сухомятка, ну и что? Ведь он был африканский негр, и привык обходиться без воды. Другие пассажиры автобуса, как и аэропортовского, глядели на него с боязнью, недоверием и любопытством. А один парень все оглядывался, и подмигивал, и тянулся, и кричал через головы, что тоже бывал в Греции по турпутевке. «Какая все же таинственная, непостижимая страна, какие удивительные люди со странным поведением!» — думал Мбумбу, вглядываясь то в громаду темного леса за окном, то в даль желто-зеленых полей.

На автостанции он сошел с автобуса, и огляделся.

Везде, сколько мог охватить взгляд, он видел приземистые одно- и двухэтажные дома с трубами наверху; то, что жилой пейзаж такой низкий, даже умилило его: совсем как в деревнях его племени! Только жители, несмотря на лето, одеты все же слишком тепло. Зато сколько деревьев, сколько зелени!

Он стал останавливать прохожих, и спрашивать:

— Пост, пост! Гдэ мэсто пост?

Но люди проходили, отмахивались и оглядывались боязливо: ну его к лешему, еще спросит чего-нибудь не такое! Все же две девочки-подростка подошли, оглядели и его самого, и необычайный наряд; пошептавшись, спросили:

— Вам какой пост-от нужен? Участковый, что ли?

— О да, йес! Писмо, телеграф, факс, марка!

Они переглянулись:

— Почта, что ли? — неуверенно сказала одна. — Ну дак это вот, — и показала на двухэтажный дом с вывескою: «Отделение связи».

Внутри отделения было тихо, сонно, пахло сургучом и еще чем-то горьковато-сладким. Эту тишину через какие-то паузы взрывал лишь женский визг из телефонной кабины:

— А он чего?! Но-но… но-но… но-но… Ты ему не верь. У меня тоже было. Тоже, говорю, было!.. Но-но… но-но… но-но…?? Ты под-думай! Каков артист! Нет, мой был покруче… Под снабженца работал: «Утю-тю, утю-тю…». А сам от алиментов скрывался. Я у него паспорт украла, показываю: «Это чего?» А он: «Ты зачем мой паспорт вытащила?!» — «Ты же у меня живешь! Я доложна знать!» Свалил, а наутро хватилась: часики унес, и кулон… Но-но… но-но… но-но…

Околеле подошел к окошечку и протянул листок бумаги, на котором написано было по-русски: «Афигнатофф Антон Борисовитщь. Пожалуста». Женщина в окошке подняла глаза на приезжего — и вдруг смертельно побледнела. Сорвалась и опрометью убежала в какую-то дверь. Оттуда они вышли уже втроем: эта, еще одна, и дама величественного вида с грубым лицом. Она сунула в окошко большую ладонь и скомандовала:

— Ваш паспорт!!

— Ай… я… я имэй виза, имэй пассэпоурт… бат ноу… нэ имэй…

Мбумбу запутался и растерялся, не зная, как объяснить ситуацию: ведь у него и правда не было с собою никакого удостоверения личности, ничего вообще, кроме этой бумажки! Уловив его топтание и замешательство, начальница кивнула двоим своим подчиненным, и ринулась к наружной двери. Выскочила, и почтовые служащие встали по обе стороны этой двери, скрестив на груди руки. Лица их были суровы, губы вытянуты в ниточку. Вновь холодок обреченности протряс африканца. Он сел на табуретку и стал, сгорбившись, ждать чего-нибудь страшного. Эти русские мукеле суровы, как климат в их стране. Думают, что все чужеземцы жаждут ими овладеть. Но он ведь не желает — неужели это не видно?

Дама вернулась с милиционером, три поперечные полоски на погонах. Он пронзительно поглядел на непонятного человека в цветном полосатом платье и полосатой же цветной шапочке, и буркнул:

— Документ!

Мбумбу надоели все эти дела: что такое, в конце концов, каждый пытается унизить, смешать с землей! Он встал перед носителем грозной формы, выгнул тощую грудь и ответил, как полагается сыну вождя немалого племени:

— Нэт докумэнтз. Я гост ваш страна. Ай мэн оф стэйт Набебе, кэпитэл Угугу. Ура! Надо мистэр Афигнатофф, пожалуста.

— А где же документ? — спросил сержант, нимало не смущаясь. — Украли, что ли?

— А! — Мбумбу вспомнил это русское слово. — Украль, йес!

— Тогда придется пройти. Будьте любезны!

В двухэтажном кирпичном, порядочно осевшем уже здании, их встретил дежурный с тремя звездочками, при котором сержант значился, видно, помощником, эссистэнт. Пришельца завели в помещение со стеклянным окном в коридор, и старший зашептался о чем-то с подчиненным. Околеле огляделся. Тут же на скамье сидело двое: икающий парень в разорванной от ворота до низу футболке, — он тупо поглядел на африканца и помахал ему рукой. И женщина с разбитым, фиолетовым лицом, в грязной старой кофте и утратившем естественный цвет трико.

— Дай закурить! — хрипло гаркнула она. — Дай, сука, закурить.

— Э… смокинг? — напрягся скиталец. — Ноу смокинг. Это из врэдно.

— Ну и пошел к аллаху. — Она покачнулась и запела:

— Стою я раз на стреме,Держу в руке наган,И вдруг ко мне подходитНеизвестный мне граждан!..

«И все же это народ-оптимист, — думал Мбумбу. — Ее били, может быть, даже пытали в страшных гулаговских застенках — вон какое у нее лицо! — и она, несмотря ни на что, поет песни с жизнеутверждающей мелодией. Нет, их не сломить!..».

— Заткнись, Габдрахманова! — крикнул сержант. — Сейчас в байдарку брошу.

Та вдруг ойкнула, и гнусно захохотала, тряся грязными космами. Послышалось журчание льющейся на пол струйки.

— Уссалась всеж-даки! — сказал всердцах эссистэнт. — Ну, падла, считай, довела…

Он рванул грязнулю с лавки, и потащил куда-то в коридор. Она слабо сипела, отбиваясь. Запах мочи наполнил помещение; африканец снял с головы шапочку и погрузил в нее нос. Дежурный же, как ни в чем не бывало, сел за свой стол и начал задавать вопросы неустановленному гражданину неизвестно какого государства.