Университетская роща

— Представляете, Петр Иванович, что учудило сие заморское создание?! — сказал он, показывая Макушину этот обрывок. — Оно прорвало своими корнями кадку и ушло в землю! Вот почему, Немушка, тебе не удалось сдвинуть кадку.

Глаза его сияли восторгом. Он никак не ожидал от своей капризницы подобной прыти: надо же, порвать кадушку! молодцом!

— Как зовут вашу героиню? — с уважением спросил Макушин, трогая раскидистый веер пальмовых листьев.

— Форстера островная. С характером дерево, доложу я вам! Вообще пальма сама по себе есть особое существо. Раз в месяц на ней отрастает всего одна ветвь. Но эта, островитянка, того особеннее! Цветет лишь один раз в своей жизни. Лет тридцать накапливает силу, затем выбрасывает мощное соцветие и… погибает.

— Удивительно, — тихо произнес Макушин. — Она корнями ушла в сибирскую землю… Вот и мы так же… незаметно… И университет так же… И книжки мои…

Они посмотрели друг на друга.

Крылов погладил шершавый, покрытый множеством волосков ствол пальмы. Ну что же, она решила сама за себя, придется надстраивать стеклянный колпак…

— Чай готов! — бодро воззвал из каморки Пономарев. — Идите скорее, Степан Кирович, Кузнецов пришел!

— Идем, — отозвался Крылов. — Прошу вас, Петр Иванович, пойдемте. Порасспрашиваем Кузнецова, что такого новенького получил он в библиотеку. Давече опять возы сгружали.

— С удовольствием, — ответил Макушин и, взглянув еще раз на пальму, пошел вперед.

Царский подарок

Весна 1891 года для Крылова выдалась необычайно трудной.

На деревья, высаженные в открытый грунт, в арборетум, на университетский парк напала ветреница. Болезнь подкралась незаметно, коварно, как все болезни. Крылов сначала даже не обратил внимания на тонкие трещины, зазмеившиеся у основания стволов. Но потом они поползли вверх, стали расширяться, и он понял, что пришла беда: его ухоженные, лелеемые посадки поразило растрескивание.

Крылов забросил занятия в Гербарии, почти не появлялся в ботаническом саду — с утра и до позднего вечера находился в роще, жидкой глиной замазывал каждую щелочку, бинтовал полосками разорванных простыней, удалял сухие погибшие ветви и тут же, на небольшой поляне позади главного корпуса, сжигал их вместе с прошлогодними листьями и личинками вредителей, которых в довершение ко всему оказалось великое множество. Кое-что пришлось вырубить и заменить наново. Особенно жаль было прекрасную амурскую сирень, хорошо выкустившуюся, но не перенесшую весенних заморозков.

«Вовремя помочь бы амурочке, укутать потеплее, — ругал себя Крылов. — Да посадить где-нибудь в укрытии. Эх ты, «волшебник»! Ерема ты, а не волшебник…»

На душе было скверно. Сколько трудов потрачено впустую! Впрочем, не труды свои жалел ученый садовник — ему казалось: деревья молча укоряют его…

И он работал. Как одержимый. Без сна, без отдыха. К ночи спина и руки каменели. Временами не было сил даже раздеться.

В эту пору и вызвал его к себе господин попечитель.

Василий Маркович встретил приветливо, стоя возле большого, покрытого зеленым сукном стола. Сочувственно посмотрел на красные, шелушащиеся руки садовника. Без дела, как вот, к примеру, теперь, когда их хозяин сидит в кабинете, они беспокойны, нехороши.

То под жилетку прячутся, то ручку кресла полируют, то норовят гусиное перо на пластинки расщепнуть. Зато в работе они удивительны! В этом Флоринский убеждался не раз. Казалось бы, неторопливы, даже медлительны. Не порхают, как иные, а словно бы ползают.

Ан дело выходит их этих рук спорое и успешное, как по бархату.

— Прошу садиться, Порфирий Никитич, — пригласил он и, дождавшись, пока гость устроится, опустился в глубокое кожаное кресло под портретом государя императора. — Я пригласил вас для того, чтобы обсудить весьма важный вопрос…

Василий Маркович сцепил по-детски прозрачные пальцы в замок и поглядел куда-то вдаль, за окно, обдумывая дальнейшую фразу.

Постарел, постарел господин попечитель… Осунулся, усох. Точит Василия Марковича какой-то недуг, и закавказское минеральное питье не помогает. Но, к чести сказать, Флоринский держится бодро, вида не показывает. По-прежнему во все дела вникает: без Василия Марковича в университете гвоздя нельзя вбить.

— Я хочу сообщить вам приятную новость, — начал наконец Флоринский. — На вас возложена высокая миссия. Вы назначены главным исполнителем городского сада.

Крылов с недоумением посмотрел на него: отчего вдруг так торжественно? «Высокая миссия», «приятная новость»… В течение двух последних лет он неоднократно предлагал, напоминал о необходимости городского сада, бесплатного для гуляния всех томичей, независимо от звания и сословия, а ему отвечали: «Не время. У городской управы нет средств». И вдруг — «вы назначены главным исполнителем». С чего бы это?

— Так что скажете, Порфирий Никитич? — с некоторым нетерпением спросил Флоринский.

— А где он, предположительно, должен иметь место?

— Супротив губернаторского дома, — ответил Флоринский. — Того, что достраивается. Рядом с немецкой кирхой.

— Да, но… Я входил с предложением, чтобы отнесть парк поближе к Солдатской улице. Так удобнее, полагаю…

— Нет, нет и нет, — быстро прервал его Флоринский и расцепил пальцы. — Вопрос решен окончательно: супротив губернаторского дома! — он доверительно заглянул Крылову в глаза. — К нам должен пожаловать Высокий Гость. Понимаете?

— Нет.

— Молодой цесаревич Николай, наследник Государя императора, обещает совершить поездку по Сибири, возвращаясь из своего беспримерного кругосветного путешествия, — понизив голос, сообщил Флоринский. — Мы… — он подчеркнул это слово паузой, — готовим протокол встречи. Архитектору Хабарову дано указание спешно переделать внутренние покои нового губернаторского дома. Ну и посудите сами, какой же вид из окон откроется наследнику? С одной стороны — кирха. Это как раз неплохо… С другой — православный собор. А между ними что? Плешь? Пустырь?

— Понимаю, — ответил Крылов, не подымая взгляда от дубового паркета. — Бог даст, справимся, Василий Маркович. Только… Я ведь в Монголию вознамерился нынешним летом, в экспедицию…

— Да Бог с ней, с Монголией! — возразил Флоринский. — Обождет. Останется время — на Алтай успеете, и то ладно. А тут надо справится, голубчик, на-до! — и он озабоченно собрал морщины на лбу. — Да, чуть не забыл… Для украшения павильона встречи и губернаторского дома готовьте тропические растения.

— Как… то есть? — опешил Крылов.

— Считайте, что это распоряжение, — недовольный сопротивлением, суховато ответил Флоринский.

Крылов понял, что разговор окончен и пора удаляться. Господин попечитель более не удерживал его, но, чуть поколебавшись, примирительно добавил:

— Вы денег просили на расширение оранжереи… Так мы на ученом Совете порешили дать вам двести рублей. Маловато, конечно. Но как в нашем народе говорят? В поле и жук мясо?

— Благодарю покорно, Василий Маркович, — ответил Крылов. — Деньги весьма необходимы. Оранжерейку расширять надобно. Да и новые экземпляры недурно бы выписать.