Унтовое войско

— Погодь. Я хочу узнать… Эй, хозяин! Слышали мы, что бурят по имени Убугун обучался у каторжных баринов всякому рукомеслу: и по железу, и по серебру, и по дереву, и по стеклу, и по коже? Не ты ли этим бурятом будешь?

Хозяин ответил не сразу. Полузакрыв глаза, сосал свою трубку, думал или дремал — не поймешь. Кудеяров хотел было переспросить, по тут хозяин вынул трубку изо рта и произнес коротко и вроде как нехотя:

— Ян есть тот…

Кудеяров покосился на Жаркова: слыхал ли? Тот пожимал плечами, улыбался.

— Вы до меня? У вас какое дело? — спрашивал холодно хозяин. — Сегодня у меня день короток. У меня очень дорогой гость. Для вас это будет так сказано… Это по-русски будет сказано: не поминай лихом.

Кудеяров покраснел от смущения, а Жарков захохотал. Хозяин снова занялся своей трубкой.

Жарков вдруг перестал улыбаться. Зло посветлевшими глазами окинул хозяина.

— А мы что, не гости?

Убугун невозмутимо отвечал:

— Гости. Как же… Но… Хуже татарина! — подхватил Жарков и как-то нехорошо, криво улыбнулся.

— Зачем сердиться? — заговорил хозяин как бы сам с собой. — Вы люди служивые. Я знаю по Петровскому заводу. Там вас много. Ну, да ладно. Мне до вас дела нет. Вы люди служивые… под присягой у царя. О чем со мной тары-бары болтать?

«Услыхал ведь Петькин шепоток», — пронеслось в голове Кудеярова.

Зачем сердиться? Зачем тары-бары болтать? Вы люди служивые. А в гостях у меня барин ссыльный. Куда как плохо.

— Ладно, хозяин, — оборвал его Кудеяров, — Не серчай на него. — Он мотнул головой в сторону Жаркова. — Не от сердца он, так… по привычке. Но вижу… не по сердцу мы тебе.

— Брось, Ванюха, поедем! — крикнул Жарков.

— Погодь. Втолкую ему…

— Да чего там!

— Слышь, хозяин! Мы казаки воинской службы. И он, и я, — горячился Кудеяров. — Мы по тюрьмам да по этапам не околачиваемся.

— Да брось ты! — не отставал Жарков.

— Не-ет, я его уважаю за ученость, пусть он меня уважит. Ежели он и есть тот Убугун. Мне это весьма любознательно. Уважит — заранее благодарствую. Нет — спасибочко и на том.

Хозяин с недоверием уставился на Кудеярова. Глаза его заблестели, он пробормотал что-то по-бурятски и снова умолк.

Кудеяров поднялся.

— Зачем сердиться? — вдруг встрепенулся хозяин. — Коня надо кормить. Себя надо покормить. Сиди. Как гость. Гость будешь. Сиди, сиди! — обернулся к Жаркову. — И ты тоже. Какой сердитый… — Снова заговорил с Кудеяровым. — Чего хочешь? Спрашивай.

Кудеяров снял фуражку, вытер, пригладил ладонью мокрые волосы.

— По доброму-то и ладно, хозяин. — Он вздохнул. — Обскажи мне, хозяин, все как есть. Не доносное это… не для полиции. Обскажи, как каторжные баре довели тебя до всякой премудрости, что и не в сказке сказать… Как все это было?

Убугун отложил трубку, подумал, прищурив глаза.

— Как было? А так и было… Жил я сам в сиротстве, нанимался скот пасти, подумывал уйти в дацан… А тут Бестужевы… Собрался я на Петровский завод. И верно… Как слухи были, так и на деле вышло. Доброе сердце может вместить в себя всего человека и еще коня с седлом. — Хозяин засмеялся, вспоминая что-то. — А только, казаки, не сразу я поверил. Хоть и каторжные, а господа… из самого Петербурга, Думаю про себя: «Как так? С самим царем в одной юрте жили… Зачем я им нужен? Обманут, надсмеются, выгонят». Прислушиваюсь, приглядываюсь. А сам стараюсь перед ними, как могу. Видят они мое прилежание… упросили главного мастера, чтобы меня взяли на завод и пускали в мастерские. Я ничего не умел… Но очень хотел уметь, так хотел… Мне бы лишь выучиться. Никола Александрыч показал мне токарный станок.

Казаки переглянулись. Они никогда не видели токарного станка.

— Первое время точил я железо грубо и подолгу. Мастер сердился: «Едят тебя мухи с комаром! Робишь ты ни шатко, ни валко. Пока тебя ждешь, стриженая девка косы успеет заплести». Вот так он ругал меня и смеялся надо мной. На заводе начальство говорило мастеру: «Девятерых заколоти, десятого выучи». На заводе жизнь не сладкая. Хуже не бывает, но я ничего не замечал вокруг. Только станок…

Никола Александрыч дал мне снять рисунки со всех орудий часового и слесарного мастерства, снабдил меня сталью, инструментами, осколками от зеркалов… А еще он подарил мне музыкальную табакерку. Нутро-то у табакерки испорчено. «Ты, — говорит, — ее сам исправь, чтобы она заиграла». Вот как он дарил, вот как учил!

Хозяин задумался, набивая табаком тавлинку.

Жена его заглянула в юрту, что-то сказала по-бурятски.

— Баран поспел, — пояснил хозяин. — Будем мала-мала угощаться.

В юрте тихо. Хозяин опять возился с тавлинкой, а казаки не могли собраться с духом: что подумать, что сказать?

В юрту, согнувшись в дверях, шагнул барин в бакенбардах, со вьющимися волосами, в сюртуке и высоких сапогах.

Казаки вскочили:

— Здравия желаем, ваше благородие!

— Садитесь, садитесь! — помахал он рукой в сторону опешивших и несколько напуганных шарагольцев. — Я уж подумал, не по мою ли душу приехали, не вызов ли куда мне последовал.

— Никак нет, едем по своей надобности, ваше благородие!

— Ну и слава богу, — улыбнулся вошедший.

— Никола Александрыч Бестужев, — произнес торжественно, приглушенным от волнения голосом хозяин юрты.

Кудеяров сказал Бестужеву, кто они, откуда, куда направляются. Добавил, что задержались в юрте бурята, веря и не веря рассказу хозяина про его жизнь на Петровском заводе.

— Прямо диво дивное. Не сразу и уразумеешь, — откровенно признался Жарков.

Бестужев рассмеялся:

— Могу вам, казаки, подтвердить… Мы с братом сами поражены, — он показал на Убугуна, — его успехом. Все, что он увидел и срисовал на заводе, дополнил и усовершенствовал. Изготовил лучше, чем было до него. Осколки стекол, кои заслуживали быть выброшенными на свалку, превратились в стекла зрительных труб и биноклей. Часть из них ушла в продажу. Они превосходны! По отзыву казачьих офицеров… Из войска поступили заказы.

— А музыкальная табакерка? — спросил Кудеяров.

— Музыкальная табакерка исправлена, — продолжал Бестужев. — Играла вовсе без принуждения. И не только музыкальные пьесы, но и приводила в движение малюсенькую молитвенную… Как ее? Молитвенную мельницу.

— Хурдэ, — проговорил хозяин.

Николай Александрович расспрашивал казаков про житье-бытье.

— Мои-то сродственники, барин, — ответил Кудеяров, — сызроду хорошо не живали.

— Давно ли в казаках? Мы сдавна казаки.

— Жив ли отец?

— Уготовил себе три аршина земли на Чингисовой сопке, на Аргуни… Каторга убила. Бежала из-под стражи, ну, а он в карауле как раз стоял. Ну и вот… Ныне на мясоед три года… Живу с матерью да сестренкой. Служба заедает. То на границу скачи, то в таможню пошлют.