Упраздненный театр. Стихотворения

Нас немного, и врагов немного.

Живы мы покуда – фронтовая голь,

а погибнем – райская дорога.

Руки на затворе, голова в тоске,

а душа уже взлетела вроде.

Для чего мы пишем кровью на песке?

Наши письма не нужны природе.

Спите себе, братцы, – всё придет опять:

новые родятся командиры,

новые солдаты будут получать

вечные казенные квартиры.

Спите себе, братцы, – всё начнется вновь,

всё должно в природе повториться:

и слова, и пули, и любовь, и кровь…

Времени не будет помириться.

Пожелание друзьям

Ю. Трифонову

Давайте восклицать, друг другом восхищаться.

Высокопарных слов не стоит опасаться.

Давайте говорить друг другу комплименты —

ведь это всё любви счастливые моменты.

Давайте горевать и плакать откровенно

то вместе, то поврозь, а то попеременно.

Не нужно придавать значения злословью —

поскольку грусть всегда соседствует с любовью.

Давайте понимать друг друга с полуслова,

чтоб, ошибившись раз, не ошибиться снова.

Давайте жить, во всем друг другу потакая, —

тем более что жизнь короткая такая.

* * *

В. Некрасову

Мы стоим с тобой в обнимку возле Сены,

как статисты в глубине парижской сцены,

очень скромно, натурально, без прикрас…

Что-то вечное проходит мимо нас.

Расставались мы где надо и не надо —

на вокзалах и в окопах Сталинграда

на минутку и навеки, и не раз…

Что-то вечное проходит мимо нас.

* * *

Красный снегирь на июньском суку —

шарфик на горлышке.

Перебороть соберусь на муку

хлебные зернышки.

И из муки, из крупитчатой той,

выпеку, сделаю

крендель крылатый, батон золотой,

булочку белую.

Или похвастаюсь перед тобой

долею тяжкою:

потом и болью, соленой судьбой,

горькой черняшкою.

А уж потом погляжу между строк

(так, от безделия),

как они лягут тебе на зубок,

эти изделия.

Кабинеты моих друзей

Что-то дождичек удач падает не часто.

Впрочем, жизнью и такой стоит дорожить.

Скоро все мои друзья выбьются в начальство,

и, наверно, мне тогда станет легче жить.

Робость давнюю свою я тогда осилю.

Как пойдут мои дела – можно не гадать:

зайду к Юре в кабинет, загляну к Фазилю,

и на сердце у меня будет благодать.

Зайду к Белле в кабинет, скажу: «Здравствуй, Белла!»

Скажу: «Дело у меня, помоги решить…»

Она скажет: «Ерунда, разве это дело?..»

И, конечно, сразу мне станет легче жить.

Часто снятся по ночам кабинеты эти,

не сегодняшние, нет; завтрашние, да:

самовары на столе, дама на портрете…

В общем, стыдно по пути не зайти туда.

Города моей страны все в леса одеты,

звук пилы и топора трудно заглушить:

может, это для друзей строят кабинеты —

вот построят, и тогда станет легче жить.

* * *

Солнышко сияет, музыка играет.

Отчего ж так сердце замирает?

Там, за поворотом, недурен собою,

полк гусар стоит перед толпою.

Барышни краснеют, танцы предвкушают,

кто кому достанется, решают.

Но полковник главный на гнедой кобыле

говорит: «Да что ж вы всё забыли!

Танцы были в среду; нынче воскресенье,

с четверга – война, и нет спасенья.

А на поле брани смерть гуляет всюду,

Может, не вернемся, врать не буду!..»

Барышни не верят, в кулачки смеются,

невдомек, что вправду расстаются.

Вы, мол, повоюйте, если вам охота,

да не опоздайте из похода…

Солнышко сияет, музыка играет,

отчего ж так сердце замирает?

* * *

У Спаса на Кружке забыто наше детство.

Что видится теперь в раскрытое окно?

Всё меньше мест в Москве, где можно нам погреться,

всё больше мест в Москве, где пусто и темно.

Мечтали зло унять и новый мир построить,

построить новый мир, иную жизнь начать.

Всё меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить,

всё больше мест в Москве, где есть о чем молчать.

Куда-то всё спешит надменная столица,

с которою давно мы перешли на «вы»…

Всё меньше мест в Москве, где помнят наши лица,

всё больше мест в Москве, где и без нас правы.

* * *

Всему времечко своё: лить дождю, земле вращаться,

знать, где первое прозренье, где последняя черта…

Началася вдруг война – не успели попрощаться,

адресами обменяться, не успели ни черта.

Где встречались мы потом? Где нам выпала прописка?

Где сходились наши души, воротясь с передовой?

На поверхности ль земли? Под пятой ли обелиска?

В гастрономе ли арбатском? В черной туче ль грозовой?

Всяк неправедный урок впрок затвержен и заучен,

ибо праведных уроков не бывает. Прах и тлен.

Руку на сердце кладя, разве был я невезучим?

А вот надо ж, сердце стынет в ожиданье перемен.

Гордых гимнов, видит Бог, я не пел окопной каше.

От разлук не зарекаюсь и фортуну не кляну…

Но на мягкое плечо, на вечернее, на ваше,