Упраздненный театр. Стихотворения

Лежишь в земле на площади на Красной…

Уж не от крови ль красная она,

которую ты пригоршнями пролил,

пока свои усы блаженно холил,

Москву обозревая из окна?

Ну что, генералиссимус прекрасный?

Твои клешни сегодня безопасны —

опасен силуэт твой с низким лбом.

Я счета не веду былым потерям,

но, пусть в своем возмездье и умерен,

я не прощаю, помня о былом.

* * *

М. Козакову

Приносит письма письмоносец

о том, что Пушкин – рогоносец.

Случилось это в девятнадцатом столетье.

Да, в девятнадцатом столетье

влетели в окна письма эти,

и наши предки в них купались, словно дети.

Еще далече до дуэли.

В догадках ближние дурели.

Всё созревало, как нарыв на теле… Словом,

еще последний час не пробил,

но скорбным был арапский профиль,

как будто создан был художником Луневым.

Я знаю предков по картинкам,

но их пристрастье к поединкам —

не просто жажда проучить и отличиться,

но в кажущейся жажде мести

преобладало чувство чести,

чему с пеленок пофартило им учиться.

Загадочным то время было:

в понятье чести что входило?

Убить соперника и распрямиться сладко?

Но если дуло грудь искало,

ведь не убийство их ласкало…

И это всё для нас еще одна загадка.

И прежде чем решать вопросы

про сплетни, козни и доносы

и расковыривать причины тайной мести,

давайте-ка отложим это

и углубимся в дух поэта,

поразмышляем о достоинстве и чести.

Парижская фантазия

Т. Кулымановой

У парижского спаниеля лик французского короля,

не погибшего на эшафоте, а достигшего славы и лени:

набекрень паричок рыжеватый, милосердие в каждом движенье,

а в глазах, голубых и счастливых, отражаются жизнь и земля.

На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик у руля.

И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные тени,

петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени,

розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля.

Этот полдень с отливом зеленым между нами по горстке деля,

как стараются неутомимо Бог, Природа, Судьба, Провиденье,

короли, спаниели, и розы, и питейные все заведенья.

Сколько прелести в этом законе! Но и грусти порой… Voilа!

Если есть еще позднее слово, пусть замолвят его обо мне.

Я прошу не о вечном блаженстве – о минуте возвышенной пробы,

где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже, но чтобы —

милосердие в каждом движенье и красавица в каждом окне!

Плач по Арбату

Ч. Амирэджиби

Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант.

В Безбожном переулке хиреет мой талант.

Вокруг чужие лица, враждебные места.

Хоть сауна напротив, да фауна не та.

Я выселен с Арбата и прошлого лишен,

и лик мой чужеземцам не страшен, а смешон.

Я выдворен, затерян среди чужих судеб,

и горек мне мой сладкий, мой эмигрантский хлеб.

Без паспорта и визы, лишь с розою в руке

слоняюсь вдоль незримой границы на замке

и в те, когда-то мною обжитые края

всё всматриваюсь, всматриваюсь, всматриваюсь я.

Там те же тротуары, деревья и дворы,

но речи несердечны и холодны пиры.

Там так же полыхают густые краски зим,

но ходят оккупанты в мой зоомагазин.

Хозяйская походка, надменные уста…

Ах, флора там всё та же, да фауна не та…

Я эмигрант с Арбата. Живу, свой крест неся.

Заледенела роза и облетела вся.

Прогулки фрайеров [1]

Оле

По прихоти судьбы – Разносчицы даров —

в прекрасный день мне откровенья были.

Я написал роман «Прогулки фрайеров»,

и фрайера меня благодарили.

1

В буквальном переводе с немецкого: франт, жених, а в обыденном смысле – мнение обывателя об интеллигентом человеке.

Они сидят в кружок, как пред огнем святым,

забытое людьми и Богом племя,

каких-то горьких дум их овевает дым,

и приговор нашептывает время.

Они сидят в кружок под низким потолком.

Освистаны их речи и манеры.

Но вечные стихи затвержены тайком,

и сундучок сколочен из фанеры.

Наверно, есть резон в исписанных листах,

в затверженных местах и в горстке пепла…

О, как сидят они с улыбкой на устах,

прислушиваясь к выкрикам из пекла!

Пока не замело следы на их крыльце

и ложь не посмеялась над судьбою,

я написал роман о них, но в их лице

о нас: ведь всё, мой друг, о нас с тобою.

Когда в прекрасный день Разносчица даров

вошла в мой тесный двор, бродя дворами,

я мог бы написать, себя переборов,

«Прогулки маляров», «Прогулки поваров»…

Но по пути мне вышло с фрайерами.

* * *

Как наш двор ни обижали – он в классической поре.

С ним теперь уже не справиться, хоть он и безоружен,

А там Володя во дворе,

его струны в серебре,

его пальцы золотые, голос его нужен.

Как с гитарой ни боролись – распалялся струнный звон.

Как вино стихов ни портили – всё крепче становилось.

А кто сначала вышел вон,

а кто потом украл вагон —

всё теперь перемешалось, всё объединилось.

Может, кто и нынче снова хрипоте его не рад,

может, кто намеревается подлить в стихи елея…