Упрямый хутор

– Птицам божьим что война, что не война, они свое дело делают - поют, - заметил Харитон Акимыч.

Дуня лежала рядом с Дорохиным, касаясь его локтем, кусала сорванную на бруствере травинку.

– Но дело не в том, что тяжело тащить, - сказал Дорохин.
– И три тягача можно попросить. А вы так простудитесь, Евдокия Петровна. Земля холодная.

Девушка приподнялась на колени.

– И так не годится. Видите, постреливают. Вот эти огоньки, что прямо вверх чуть поднимутся и будто на месте замрут, - это сюда...

Дуня спустилась в окоп.

– Обдумано все правильно. Можно и подкопать, и камней набросать. Одного только вы, товарищи, не учли. Немцы-то где?

– Так немцы - вот они. Ракеты пущают, - ответил Харитон Акимыч.

– Слышно им будет, если мы подгоним тягачи к самой речке?

– Еще как слышно! Вон у них кто-то железом цокает - нам же слышно.

– То-то и оно! Старый солдат, а тоже не сообразил!

– Да я уж сам поглядываю, товарищ лейтенант... Не выйдет наше дело.

– Они же подумают - танки идут! Такого огонька всыплют! Командир артполка не даст тягачи. Да я и просить не стану. Глупо просить. И командир дивизии не разрешит. Это же целая боевая операция. Надо ставить артиллерии задачу на прикрытие. Что вы, товарищи! Бросьте об этом и думать.

– А если зацепить его тросом в воде, - сказала Дуня, - а другой конец вывести подальше, туда аж?..
– махнула она рукой.

– Куда - подальше? Километра за три?

Все засмеялись невесело.

– Распроклятый Гитлер, навязался, собака, на нашу голову!
– вздохнула Марфа Ивановна.
– Разорил, пограбил нас. Начинай сызнова. Да какое сызнова! Когда сходились в колхоз - ведь у людей были лошади, инвентарь, свели, снесли в кучу, с того и начали. А теперь - ничего нет! Ни брички, ни хомута, ни ярма.

– Нет, на этого утопленника пока не рассчитывайте. Надо искать вам другой выход.

– Выход один. Чтоб больше пахать, надо коней из сеялки выпрячь. Чтоб больше посеять, надо пахоту остановить. Как ни мудри - ничего не получается. Вот еще поставим всех, кто не занят на плугах, лопатами копать землю. Ну, извиняйте, товарищ лейтенант, что побеспокоили. Девчата! Кузьма!..

– Погодите. Чтобы Евдокия Петровна не считала меня бюрократом бездушным, я вас чаем напою. Никитин!
– окликнул Дорохин ординарца. Собери-ка там на стол.

Долго сидели гости у Дорохина в блиндаже за "столом" - кубом, вырезанным из земли посреди блиндажа, застланным вместо скатерти чистой простыней, - ели консервы, поджаренное сало, пили чай с галетами, вспоминали, каким был их колхоз в хуторе Южном до войны. Старшина поиграл на баяне...

Долго не спал после ухода гостей Дорохин. Прошел по окопам, проверил посты во всех взводах, вернулся, прилег, а заснуть не мог. Вспомнилась Кубань, бригада, ребята рулевые, с которыми работал много лет. Разбросала война всех неведомо куда. Ни от одного не получал на фронте писем. Да и как они могли ему написать? Они не знали, где он, так же как и он не знал их адреса. Их станица освобождена, как и эти села на Миусе, лишь в феврале... Долго, не смыкая глаз, думал о Галине. Где она? Что с нею? Где была при немцах? Как пережила лихое время? Пережила ли?..

На свое письмо, посланное в станицу в правление колхоза, он еще не получил ответа. Галине не писал. Почему? Хотелось сначала узнать от других, что она жива и ждет его...

Случилось так, что дня через два Дорохин сам послал связного на полевой стан колхоза за Харитоном Акимычем и трактористом.

В роту Дорохина приходил заместитель командира батальона по политчасти и сказал ему между прочим:

– Сегодня, лейтенант, будешь спать под музыку. Где-то какую-то важную высотку хотят отнять у немцев. Воевать будут ночью. Танки пойдут туда. А шум поднимут по всему фронту дивизии - чтоб сбить немцев с толку. Артполк выставит тягачи на передовую. У тебя, у Левченки, у Нестерова будут шуметь. Готовьтесь, в общем. Достанется и вам на чужом пиру похмелье!..

Дорохин послал связного за председателем колхоза, а старшине приказал:

– Сходи, Юрченко, в артдивизион, попроси от моего имени капитана: пусть эти ребята, что будут здесь ночью демонстрировать танковую атаку, захватят буксирные тросы. Скажи - для чего. Слышал, о чем просили нас люди?

– Слышу. Достану тросы, товарищ лейтенант!
– откозырял старшина. Для Дуни - постараемся!

– Глупости говоришь! Дуня тут ни при чем.

– Так я не про вас. Про себя говорю - постараюсь для Дуни.

– А, про себя!.. Ну, старайся...

Харитон Акимыч пришел уже в сумерки с бородатым Головенко, с Марфой Ивановной и Дуней.

– Попробуем вытащить ваш трактор, - сказал им Дорохин.
– Приготовьте, что нужно, - камни, бревна. Вот старшина даст вам в помощь двух бойцов. Тягачи придут с полуночи. А женщин я не звал. Вам тут делать нечего. Тут будет жарко! Предупреждаю, товарищи колхозники, работать будете под огнем!

– Это что ж такое случилось?
– спросил старик.
– Третьего дни сами сомневались - нельзя, а нынче можно стало?

– Нельзя было, а нынче можно, вот и все, что могу вам сказать.

– Да нам-то и не к чему знать. Нам бы свое дело справить. Ну что ж, спасибо, товарищ лейтенант! Кузьма! Ту каменную загату разберем, что ли?

– А чем подвезете камень?

– Чем подвезем?..

– Забыл сказать связному, чтоб вы с подводой прибыли. Наши лошади в хозвзводе... А вот женщины пойдут к вам в хозяйство, пусть пришлют оттуда ваших лошадей. Идите домой. Этой ночью не разрешаю вам тут болтаться. До свиданья! Желаю успеха. Юрченко, командуй!

Отпустив людей, Дорохин засветил каганец, прилег, стал читать газету и заснул. Выдалось несколько тихих часов - никто не звонил из батальона и штаба полка, не тормошили связные... Проснулся он поздно ночью. Глянул на часы, покурил. Вышел из блиндажа, посмотрел туда, где в темноте чуть поблескивало на изгибе чистое плесо Миуса. Не видно и не слышно было ничего. Оставив в своем блиндаже за себя командира первого взвода, Дорохин вылез из окопа, пошел лугом к речке.

– Хорошо работаете, - сказал он старшине, столкнувшись с ним нос к носу у берега.
– В окопах ничего не слышно.

В речке бесшумно возились дед, Головенко и один боец. Другой боец подавал им камни с берега.

– Ну, что там?
– спросил Дорохин, подойдя к воде.

– Н-ничего, - дрожащим шепотом ответил старик.
– Самое глубокое место вымостили. Т-теперь легче п-пойдет... По-после такого купанья бы п-по сто грамм, а то п-пропадешь...

Головенко исчез вдруг под водой, но тотчас же вынырнул, забарахтался.

– Тш-ш! Что ты? Хватай за руку!

– Яма, черт!

– Т-тонуть будешь - все одно не шуми. Н-нельзя!