Уравнитель. Спецназ по-боярски. Том 1

Расстегиваю верхние пуговицы камзола, чтобы не треснуть от жары, но делаю вид, что так и задумано.

Бог усмехается, его губы кривит усмешка.

По мере того, как я приближаюсь, этот огромный, внушающий ужас и почтение Перун, становился всё выше и массивнее, также как и трон, на котором он восседает.

Трон переливается голубым пламенем, и каждая его деталь излучает холодный, бесстрастный свет, от которого мороз бежит по коже.

Подхожу ближе и, остановившись в нескольких шагах от трона, чувствую всеми фибрами души и кожей, что внимание божества сосредоточено только на мне.

Смотреть ему прямо в глаза я не могу — моментально слепну и закрываю глаза.

— Гадство.

Делаю усилие, чтобы открыть глаза. Нещадно щиплет и очень больно.

Нахожу безопасную точку — упираюсь взглядом в область огромной грудной клетки, сделанной из супер прочного материала.

Отмечаю мысленно, что мужик напротив меня величественный и устрашающий. Сидит на своём огненном престоле, не сводит с меня испытующего взгляда.

Думает, я оробею и поклонюсь?

Не бывать этому.

Стою перед ним, пытаясь сохранять уверенность, хотя внутри клокочет, и распирает от урагана, испытываемых мною чувств.

Делаю десятую попытку заглянуть ему в глаза.

И тут он громко хохочет.

Людская волна удивления проносится по залу и замолкает, концентрируясь у меня на затылке.

Мне приходится заставить себя смотреть прямо на Перуна, не опуская взгляда, несмотря на то, что обжигающий свет голубого пламени разъедает глаза, и я могу выйти отсюда слепцом.

— Вы хотели меня видеть? — спрашиваю нагло.

В конце концов, он бросил вызов, он позвал — и я пришёл. Никак не наоборот.

Мой оппонент молчит, и мне приходится выдерживать его пристальный, тяжёлый взгляд, который, кажется, в самую душу, в суть меня.

Поддерживать это показное равнодушие становится всё сложнее. Его лицо, ещё минуту назад полупрозрачное, теперь кажется материальным — это старик с грубыми чертами и глазами, которые пронзают меня, как острые клинки.

Я чувствую, как сердце бьётся быстрее, но заставляю себя не подавать вида.

— Я князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, — уточняю, надеясь, что использование титула добавит хоть каплю уважения к моим словам. Кто знает, может, это его успокоит или хотя бы собьёт с толку. И зачем ему меня звать, если он не помнит, кто я?

Но едва я заканчиваю фразу, как слышу у себя в голове голос. Громкий, глубокий, как удар колокола, он звучит так близко, будто раздаётся прямо внутри черепа, а не с трона:

— Это ты хотел меня видеть! — голос звучит сурово и насмешливо, в нём слышится превосходство и издевка, как будто я ребёнок, не понимающий, во что ввязался. — Наглец!

— Я? — вырывается у меня в ответ. Но едва произнеся это слово, я осознаю — нет, нет, это совершенно точно не я, не я просил его приходить, не я приводил эту толпу сюда на заклание. Не я просил их умереть за меня.

— Ты! — повторяет он, и каждое слово эхом отдается в моей голове, становясь всё громче и тяжелее. — Ты собрал моих адептов, принёс их в жертву, — продолжает он, протягивая вперёд свою руку, кожей напоминающую сухой пергамент.

Палец направлен прямо на горелые обрывки одежды и обугленные тела вокруг нас. Указующий палец старика, словно метка обвинения, застывает, и я вдруг понимаю, что он не намерен отпускать меня просто так.

Хочет заставить платить.

Черт! Подстава чистой воды.

Чтобы я еще когда-нибудь в этом мире повелся хоть на одну бабу!

— Энергию их жизней я не возьму себе, — добавляет Перун, и на его лице проступает ледяная улыбка. — Я отдам её тебе — вместе с их чувствами, — голос его становится всё тише, но от этого слова звучат ещё жёстче.

Меня пронзает чувство, что я ни черта не понимаю. А то, что мне предлагают — мне не нужно. Это я знаю наверняка.

Чуйка, она же пятая точка, так и кричит: — князь, нам это не надо!

Если бы я хотел почувствовать на себе всё, что эти фанатичные люди испытывали в последние мгновения жизни, я бы скорее сам бросился в огонь.

Этот старик — или бог, или кто бы он ни был — намерен превратить меня в сосуд для их страданий, боли и отчаяния, но я слишком хорошо понимаю, к чему это приведёт.

— Вы хотите сделать меня эмпатом? Нет, спасибо, мне достаточно даров, — пытаюсь отклонить его «подарок», стараясь сделать это с оттенком насмешки. Голос мой звучит хрипло, и, как бы я ни пытался скрыть дрожь, в глазах старика мелькает мрачное удовлетворение.

Он знает, что я пытаюсь играть с огнём — и намерен этим воспользоваться.

Но прежде чем я успеваю снова заговорить, длинная рука протягивается ко мне, преодолевая расстояние между нами с пугающей быстротой.

Ладонь старика — сухая, морщинистая, с ногтями, напоминающими когти, тянется к моей груди, словно собираясь вырвать сердце из моей груди.

Я хочу отпрянуть, но ноги словно вросли в землю.

— Твою ж!

Не могу ни отойти, ни защититься.

В какой-то миг я успеваю заметить отблеск голубого огня на его коже, который на мгновение оживляет её, как будто наполняя новой энергией, и затем чувствую его прикосновение.

Пальцы касаются кожи над сердцем — холодные, не горячие. Этот ледяной прикосновение проходит сквозь грудь, обжигая изнутри, и на секунду я чувствую, как что-то внутри меня замедляется, словно останавливается само время.

Через мгновение удар — словно вспышка молнии, разряд чистой энергии пронизывает меня насквозь.

Меня бьёт током, и вокруг всё заволакивает непроглядная тьма.

Мгновенно теряю контроль над телом — дыхание перехватывает, ноги подкашиваются, и я падаю на землю замертво.

Или мне так кажется…

Голова ударяется о камень, но я этого уже почти не ощущаю. Вокруг только размытые очертания и гулкое эхо звуков, теряющихся в пустоте.

— Князь… Дмитрий Тимофеевич… жив?

Сознание медленно возвращается.

Сначала кажется, что я снова в той светящейся и гулкой пустоте, откуда только что ушёл голос Перуна.

Но по мере того как тьма перед глазами начинает рассеиваться, я осознаю, что нахожусь в пещере.

Вокруг царит тишина, нарушаемая лишь приглушенными звуками человеческих голосов, но, судя по всему, людей тут стало куда меньше.