Ущербная луна

— Сколько можно съесть? — спросил мальчик.

— Сколько душе угодно.

Наверное, неправильно так говорить ребенку, но, во-первых, он не мой сын, а во-вторых, Адам ясно дал понять, что мальчик никогда моим не будет. Если Люк придет домой весь взбудораженный от большого количества сахара, ну что ж, так Адаму и надо.

Какой отец позволит ребенку бродить по болоту?

С другой стороны, я-то в воспитании детей совсем ни бум-бум. Может, в этой местности — или с таким же успехом где угодно еще — четырехлетний малыш считался достаточно взрослым для таких прогулок.

Я оглядела Люка, подумала о его речи и поведении. Может, ему и больше четырех, но явно не двадцать четыре. Как по мне, до этого возраста одному соваться на болота точно не стоит.

— Сколько тебе лет? — спросила я.

— А тебе?

— Невежливо спрашивать у женщины о ее возрасте.

— А почему? Ты не знаешь, сколько тебе лет?

Он просто милаха!

— Мне тридцать.

— Ого как много!

— Не так уж.

— Ты старше папы.

Говорю же: общаться с Люком — одно удовольствие!

— И на сколько?

— На год.

По-моему, это не считается.

— Хорошо, твоя очередь.

Я взяла печенюшку, и Люк укоризненно поднял на меня глаза. Он что, планировал съесть всю упаковку один? Глупый вопрос, учитывая то, как жадно он их лопал.

— Мне семь.

— Правда?

— Я мелкий, но быстрый. И умный.

— Уверена, так и есть.

— Мама была маленькой. А папа сказал, что до двенадцати лет не рос, а потом за год вырос на целую ладонь.

— Наверное, это было больно.

— Больно? — Глаза Люка широко распахнулись, а губа задрожала.

Вот черт! Понятия не имела, как говорить с детьми.

— Я имела в виду «полезно». Это, наверное, было полезно для... занятий баскетболом.

Судя по выражению его лица, на мое объяснение Люк не купился. Он таки быстро соображал.

— Папа не играл в баскетбол.

— Нет? А во что играл?

— Ни во что. — Люк выпятил губу. — Папа говорит, что жизнь — это не игра, а ответственность.

— Ага, никакого веселья.

Люк усмехнулся.

— Да.

Щель между его передними зубами меня просто добила.

— Разве ты не должен быть в школе? — спросила я.

— Меня учит папа.

Хм. Дом на колесах, многочисленные приходящие няни, домашнее обучение. Но почему?

Будет о чем спросить Адама, если он когда-нибудь снова со мной заговорит.

— Хочешь, сыграем в карты? — спросил Люк.

— У меня нет карт.

Мальчик полез в карман шорт и вытащил колоду.

— Ну хорошо, один раз, — согласилась я. — Во что хочешь сыграть?

— В покер.

— Как по телевизору?

— Оттуда и научился.

Он начал перетасовывать карты с ловкостью профессионального крупье, что было одновременно и мило, и пугающе. И еще печально — ребенок вынужден учиться играм по телику!

— Как часто ты видишься с папой?

— Каждый день.

— Тогда зачем няни?

— Они у нас ночуют.

— А папа?

Мальчик пожал плечами.

— Работает, наверное.

— Где?

— Не знаю.

Все страньше и страньше. Я спала с Адамом, делила с ним непередаваемые моменты близости, и все равно до сих пор не знала, чем же он зарабатывал на жизнь. Но, если уж на то пошло, его сын тоже не знал.

Люк побил меня в покер с разгромным счетом. Причем несколько раз.

Я забыла о «всего одной игре». Как и о том, что собиралась уехать через полчаса. Прошел час, а мы все играли. Счет был не в мою пользу.

— Думаю, достаточно. — Я бросила в рот еще одну печенюшку.

— Все так говорят, когда я выигрываю.

Я внимательно оглядела его спутанные волосы, неровные зубы, такие знакомые глаза.

— Люк, зачем ты пришел?

Мальчик положил карты в карман и забрался ко мне на колени. Я так удивилась, что не возразила.

— Ты нравишься папе. — Он сдвинулся, прижался головой к моей шее под подбородком и обнял меня за талию. — Я знаю.

— Вряд ли.

Я не стала добавлять «достаточно» или «уже».

— Он никогда не бормотал девчачье имя во сне. Это что-то значит.

И я знала, что именно, но не собиралась говорить об этом Люку.

— Я думала, он работает в ночную смену, — сказала я, задумавшись над тем, как Люк мог услышать бормотание Адама во сне.

— Потом он спит большую часть дня. А я в это время смотрю покер по телевизору.

Чем же Адам занимался всю ночь, что потом спал при свете дня? Было чувство, что мне лучше не знать.

Пока мы говорили, я невольно обняла Люка и прижалась щекой к его голове. Тело мальчика было теплым и одновременно костлявым и мягким, а волосы пахли как летний дождь.

— Если ты нравишься папе, то нравишься и мне, — пробормотал Люк, проваливаясь в сон.

Я молчала, пока его дыхание не выровнялось и он не обмяк. Я не собиралась в ближайшее время отвозить Люка домой. Он, может, и малыш, но, скорее всего, слишком тяжелый, чтобы я его несла. К тому же не хотелось его будить.

Я растянулась на спальном мешке и бережно положила Люка рядом с собой. Когда он забормотал и беспокойно заворочался, я погладила его по голове и прошептала:

— Ты мне тоже нравишься.

И, держась за мою руку, Люк снова уснул.

Меня очаровала его маленькая мягкая ручка. На одной из костяшек виднелась царапина, на ладони — ссадина, а под ногтями траурная кайма. Он что, копал руками? Наверное, маленькие мальчики любят копаться в земле, но точно я не знала.

Люк был так похож на Адама! Те же голубые глаза, темные волосы и кожа, бронзовая от постоянного пребывания на солнце. Неужели в нем нет ничего от матери?

У меня никогда не было материнского инстинкта, да и к тиканью биологических часов я никогда не прислушивалась. Не приходила в восторг от младенцев, их легких летних нарядов и крошечной обуви.

Так почему от того, что я держала Люка Рюэлля за руку, в животе порхали бабочки?

Заметив боковым зрением какое-то движение, я подняла глаза и даже не удивилась, обнаружив, что за мной из окна наблюдает Адам.

И, судя по выражению его лица, Люк ошибался — я совершенно не нравилась его отцу.