Услышать сердце

– Сань, я играть хочу, – тихо сказала она. – Играть хочу. Мне очень нужно, пожалуйста. Я отдам, как заработаю.

– А при чем тут играть и деньги? Какая связь? Не вижу связи никакой. – Он махнул еще рюмку и взревел: – Ээээх, крепка ты, советская власть!

– Я уже все обдумала. Смотри. Мне надо походить по тусовкам. Поговорить с людьми. А это клубы. Какие-никакие расходы. Хотя бы на вход. Ну, может, где зацеплюсь. Ну мне надо, Сань! Очень надо!

– Да харэ клянчить, блин! Я чё, против, что ли? Ходи, мути, тусэ-мусэ. Ну начни уроки давать, в чем проблема? И будут деньги, хоть на клубы, хоть на что. У тя чё, аллергия на работу?

– Нет сейчас учеников, Сань. Смотрела, искала. Ну хочешь сам проверь. Нет спроса.

– Ну, – Саня поднял рюмку и выпучил на Машу глаза, – на нет и суда нет. – И выпил.

Маша сделала большой глоток из бутылки. Посмотрела на Саню немигающими пьянеющими глазами. Он посмотрел на нее, не находя что сказать.

– Может, водки лучше? – спросил он.

– Нет, спасибо, – все так же тихо ответила она. – Я вина выпью.

– Смотри только не отрубайся сразу. Ты мне еще понадобишься, – засмеялся он.

– А когда тебе это мешало? – ответила Маша.

Она открыла ноутбук на столе, пошевелила мышкой, экран ожил, и Маша открыла плейлист. Заиграл Marilyn Manson, альбом Mechanical Animals. Маша не то чтобы очень любила Мэнсона, но это был единственный исполнитель, по которому они с Саней сходились. Саня налил еще рюмку.

Глава третья

Для Вики и Сереги это утро началось раньше всех. Они проснулись по будильнику, одновременно встали, застелили кровати и по очереди пошли умываться. Если бы кто-то увидел их выходящих из комнаты тем утром, то, скорее всего, подумал бы, что они брат и сестра. А может быть, муж и жена – одним словом, спортивная семья. Было в них что-то очень близкое. Можно было бы даже сказать, что Вика была женской версией Сереги, чуть меньшей силы, чуть меньшей мускулистости, но идеальной для него парой. Такие люди понимают друг друга с полуслова, действуют как единый организм, без лишних слов и препирательств. Иначе и невозможно, когда люди заняты общим делом, требующим совместных усилий.

Серега вышел из ванной чисто выбритым, умытым, но еще не вполне проснувшимся.

– Перчатки, лапы, бинты не забудь, – тихо сказал он Вике, выходившей из кухни.

– Само собой, – ответила та. – С вечера в рюкзак кинула.

Пока Вика мылась, Серега уже зажег газ и стал готовить на двоих порцию овсянки, варить яйца, поджаривать в тостере ломтики зернового хлеба. На нем были синие спортивные шорты, двигался он легко и плавно, и все его тело было как будто каучуковым, состояло из одних мышц. Сейчас, когда он, плавно перетекая на кухне, ставил на стол тарелки, наливал в небольшие чашки слабый кофе, докидывал в каждую тарелку ложку протеина, можно было четко увидеть трапецию, верхние, средние и нижние грудные, все шесть кубиков пресса, плечевые – ровные шары, рассеченные ближе к бицепсу, как на картинке в учебнике анатомии, сами бицепсы не большие, но идеально прорисованные, венозные, трицепсы – жилистые тросы. Спина была визуально расширена из-за чрезвычайно развитых широчайших и сильно выделявшихся дельтоидов. Ноги его были не раскачены, но квадрицепсы буквально нависали над коленными чашечками, бицепсы бедра – мощные короткие столбы под мелкими ягодицами, икры были будто имплантированы под кожу, смотрелись как нечто инородное на тонких от природы лодыжках.

Вика вышла из ванной, одетая в спортивные штаны и свободную футболку – одежду взяла с собой в ванную сразу, чтобы не бегать обратно в комнату – сразу одеться, – и начать завтракать. Она была коротко стрижена, почти наголо, лицо ее с торчащими ушами, небольшим носом и тонкими губами было скорее мужским, чем женским, и все же что-то женское улавливалось в ее облике. То ли колючий взгляд ее серых глаз, то ли слишком угловатые, какие-то подростковые движения, то ли слишком худые ноги – что-то все время выдавало в ней прежнюю Вику. Грудь у нее и раньше была маленькая, а теперь совершенно исчезла, стала плоской. Отсутствие нормального питания и движений сильно изменили ее тело – плечи узкие, руки худые, жилистые, но торс ее смотрелся скорее единой массой, без прорисовки отдельных мышц, как у Сереги. Кисти рук были совсем небольшие, но видно было, что пальцы сильные, цепкие, тренированные.

И все же некоторое изящество оставалось в этих пальцах. Такие руки бывают у ювелиров, огранщиков, иногда у музыкантов. Живот у нее был впалый, пресс выделялся, но, конечно, не так, как у Сереги. Ягодицы были практически плоскими, а ноги костлявые, с торчащими коленными чашечками и выпирающими суставами ступней. Но все это было заметно, если кто-нибудь захотел приглядеться к Вике повнимательнее.

Двум другим обитателям дома это было делать совершенно ни к чему, они были заняты своей жизнью и ничего вокруг не замечали. Вика тоже старалась их не замечать. Незнакомые люди, как правило, видели в этой девушке спортивного парня, только немного угловатого, с нервными движениями. Черт их разберет этих спортсменов, так ведь? Обколются допингами своими… Лучше подальше от них держаться. Так все окружающие и поступали. И Вику это совершенно устраивало. Весь ее внешний вид, недобрый взгляд исподлобья, полное отсутствие мимики лица не способствовали контактам в обществе. Даже развязные гопники, болтающиеся по вечерам на станционной площади, избегали стрелять у Вики сигаретку, когда она возвращалась домой из Москвы со спортивной сумкой через плечо. Было в ее облике что-то такое, что отталкивало даже самых пьяных и наглых. Такая долго препираться или мямлить не будет. Пырнет ножичком – и пойдет себе спокойно дальше. Нож Вика с собой действительно носила. На поясе, на ремне, у нее был так называемый тычковый нож в пластиковых ножнах. Оружие страшно опасное, а если ударить в шею, то просто смертельное. Но при этом его никак нельзя было квалифицировать как холодное оружие. Да, сейчас никто бы не смог узнать в Вике ту девушку, что училась на параллельном курсе с Машей, но не на скрипача, а на пианиста. Никто бы не мог угадать уже в ее чертах ту любимицу профессора Зуева, того самого, от которого выбегали с экзаменов в слезах. Это ей он однажды сказал:

– Пальцы сильные. Далеко пойдешь, если лениться не будешь. Я такие пальцы только у Рихтера видел, пожалуй.

Она и пошла, но никто бы тогда не мог предположить, куда приведет дорога. И меньше всех она сама. После окончания Гнесинки она даже немного выступала. Пригласили в Колонный зал, на конкурс молодых исполнителей. Готовилась как сумасшедшая, мать очень переживала, что дело кончится нервным срывом. Поджав губы, нахмурив брови, буквально сутками играла, забыв про пищу и сон. Дали второе место. Она не расстроилась, знала, что таким юным и совершенно еще не известным первых не дают. Но поняла, что ее оценили. Это было тогда главным. Вика узнала себе цену, и иногда ей самой становилось страшно от того, какая огромная работа ей предстоит. «Хорошо темперированный клавир» могла сыграть весь наизусть, с закрытыми глазами, на четверть такта быстрее, чем было принято. Так она чувствовала. Так понимала Баха. Ее доводили до трясучки претенциозные исполнения, интерпретации произведений. Для нее было очевидно, что клавир – это математика. Это прежде всего виртуозность. Что слушатель получает наслаждение от клавира не потому, что пианист раскрывает какие-то там образы.

– Нет там никаких образов! Это не «Времена года»! – с жаром доказывала она матери. – Это торжество чистой гармонии, но без соплей, понимаешь? Да как же тебе объяснить-то? Это совсем про другое, это про просвещение, про научные достижения, про освобождение от мрака Средневековья. Ну, как хорошо записанная математическим языком теория. Формулы, понимаешь ты? Формулы!

Мать не могла понять, о чем Вика толкует. Ее радовало, что у дочки все получается, и значит, не упустила она ребенка – вовремя отдала в музыкальную школу, вовремя поняла, что ей нужно.

Нелегко ей далось воспитание дочери. В начале девяностых, когда родилась Вика, она с мужем поднимала бизнес. Гоняли грузы из Владивостока и Польши. Муж отвечал за поиск партнеров и доставку, она – за реализацию по Москве и области. Везли все – японские игрушки, компьютеры, электронные игры, вызывавшие у детей буквально истерический восторг (ну еще бы, это вам не волк с яйцами!), шмотки, бытовую химию, сигареты, алкоголь… Потом муж открыл банк. Небольшой, но стабильный. Долго она не могла привыкнуть к этой новой роли – жена банкира. Но в жизни все оказалось совсем не как в кино. Не было шикарных лимузинов и приемов в вечерних платьях и фраках, не было и загородной резиденции. Хапнули несколько квартир в Москве, две успешно перепродали, другие сдавали. Даже в отпуск вдвоем ни разу не съездили после того, как начали бизнесом заниматься. Все суета, суета… А однажды утром муж просто не проснулся. Она помнила, как пыталась разбудить его и как поняла, что проснулась с мертвым. Ей хотелось кричать, было страшно и больно, хотелось кому-то позвонить, но пришлось овладеть собой, чтобы не напугать ребенка, спящего в другой комнате, зайти к соседке и попросить ее проводить дочку в садик.

Труднее всего было ответить на вопрос Вики: «А почему папа с нами не завтракает?» Ответить спокойно и не разрыдаться.

– Папе сегодня можно поспать подольше, у него выходной.

И только после того, как за девочкой закрылась дверь, она спокойно вызвала «скорую» и сообщила о смерти мужа. Ну а потом… Потом снова был бизнес. И успехи дочери на музыкальном поприще. Способности у Вики обнаружились рано, еще в элитном детском саду, куда ее устроила мать. Воспитательница сказала, у девочки есть талант и его непременно нужно развивать. А для этого нужны деньги. Деньги у матери были. После смерти мужа на себе она поставила крест, не хотелось ничего – ни в отпуск поехать, ни развлечься. Она как будто высохла изнутри. А вот сделать из Вики великую пианистку, а не банкиршу хотелось. Не хотела мать, чтобы дочь повторила ее судьбу. Хотела, чтобы Вику не коснулась грязь и подлость мира финансов, хотела, чтобы доченька была ангелом на сцене. И играла бы ангельскую музыку. Сама-то мать даже в консерватории ни разу не бывала, да и в классической музыке не понимала ничего. Но сама идея, сам образ Вики, выходящей на сцену в концертном платье – непременно в белом, – стал для нее смыслом жизни.

Дочь не противилась желаниям матери сделать из нее суперпианистку, хотя слава как таковая ее не привлекала. Ее завораживал сам процесс игры на инструменте, разбора новых произведений, очаровывал момент перехода от несвязного треньканья к плавному музицированию. И еще ей всегда хотелось понять, для чего создавалось произведение, что чувствовал композитор, чем хотел поделиться с потомками, о чем рассказать в музыке, самом абстрактном искусстве на свете. И потому играла Вика страстно, лихо, мастерски, не механически повторяла записанное в партитуре, а как будто разговаривала со слушателями, передавая им то, чем хотел поделиться давно ушедший человек, обессмертивший себя в музыке. Так она и выросла за роялем. Друзей как таковых у нее не было, да оно и понятно – вундеркинды лишены детства, обычная история. Постоянные репетиции, выступления, поездки на конкурсы и снова репетиции по много часов в день. Каждый день. Вика не тосковала по играм и дружбе. Играть на рояле ей было куда интереснее, чем играть с подругами. Ну а потом она выросла и уже не представляла себе иной жизни.