Услышать сердце
Шрифт:
Вот только смущало мать то, что Вика в ее возрасте до сих пор не интересовалась противоположным полом. Мать тактично спрашивала, нравится ли ей кто-то из мальчиков, есть ли кто на примете, и сама понимала, что со взрослой девушкой, уже не школьницей и даже не уже студенткой, такие разговоры вести глупо. Но Вика не видела в этих вопросах ничего странного, поскольку с детства привыкла делиться с матерью всем, что было на душе. Отвечала честно, что пока никакие мальчики ее не интересуют, что с ней все нормально, просто сейчас для нее самое главное – музыка. Мать успокаивалась, понимала, что сама в свое время перегнула палку, пытаясь вырастить из дочери вундеркинда, и вот вам результат – играет как заведенная, занимается буквально до изнеможения. Ну а мальчики… Это дело нехитрое, появится кто-то. Появился Костик. Флейтист. И жизнь посыпалась. Вика влюбилась в него сразу же, как только увидела на репетиции. Играли Рахманинова, у Вики даже не была ведущая партия – элегия была больше для флейты, в ней вся суть была. Но вот тогда впервые в жизни, после того
Не имея никакого опыта общения с мальчиками, Вика сама подошла к Костику после репетиции, спросила, не хочет ли он пойти в кафешку выпить кофе. А вечером она уже была в его объятиях и даже почти не волновалась, хоть все это было впервые в жизни. Вика была так счастлива, что все это случилось именно с ним, с Ангелочком, что простила ему даже бестактное замечание по поводу ее плоской груди. Вообще особого энтузиазма с его стороны Вика не заметила. Но что она может понимать в мужчинах, если она и целовалась сегодня впервые в жизни, не говоря уж о…
А через неделю по дороге через сквер на репетицию она увидела в сквере на лавочке Костика с другой. И та, другая, смеялась, запрокинув лицо и открыв рот, а он что-то шептал ей на ушко и своей ангельской ручкой сжимал ее бедро. Вика быстро пробежала мимо, не стала устраивать сцену. Да и не могла она ничего устроить, не знала, как это делается, как полагается себя вести в таких ситуациях. А потом, поймав его в коридоре, тихо спросила, глядя в глаза:
– Как же это? Ты с ней… на скамейке… Я видела! Что же это?
А Костик рассмеялся и ответил, даже не смутившись, даже не пытаясь отпираться, что это ничего такого, что он вообще за свободные отношения, да и вообще не понимает, чего это Вика себе напридумывала.
– Напридумывала. Напридумывала, – шепотом повторяла она, застыв в коридоре.
Играть она больше не могла. Сбивалась с ритма, путала клавиши. Это началось на следующий день. И больше не прекращалось. На первый раз концертмейстер просто отправил ее с репетиции домой, сказал, чтоб в таком состоянии она больше не смела появляться. Она пришла домой не сразу, долго ходила по городу, чтобы не волновать мать ранним появлением, если та будет дома. Но на другой день все повторилось, и она пришла домой и рассказала матери, что больше не может играть.
– Боже мой! Как не можешь! Что случилось? – затараторила мать.
Вика спокойно ответила:
– Я больше не хочу жить. – И замолчала.
Не помогали ни крик, ни истерика, ни угрозы, ни оскорбления. Она не отвечала. Обратились к психологу, потом к психиатру. Тому удалось кое-как разговорить Вику, хотя бы выяснить обстоятельства, ставшие триггером депрессивного расстройства. Но вылечить не удалось. Самое страшное было в том, что Вика практически перестала есть. Психиатр всерьез говорил о принудительном кормлении.
А потом была больница. Видя, что дочь дошла практически до анорексии – о репетициях и выступлениях речи не было уже давно, – мать решила, что психотерапией здесь не обойтись, и получила от врача «путевку» в острое отделение. Психиатр в диспансере давно настаивал на госпитализации, как мог, успокоил мать, что это решение самое лучшее. Вику одели, посадили в машину и отвезли в больницу. Она не возражала. Уже давно практически перестала говорить. Месяц в остром, среди привязанных к кроватям орущих старух, буйных алкоголичек, рецидивисток в расплывшихся синих наколках, решивших «соскочить по дурке», постоянный запах мочи, кала и лекарств, палаты без дверей, решетки на окнах… Потом еще три месяца в санаторном отделении. Там можно было гулять раз в день по территории, но под присмотром сестры. Разрешалось читать, даже была небольшая библиотека. В комнате отдыха постоянно работал телевизор. Вика не читала, не смотрела телевизор, ни с кем не разговаривала, гулять ее выгоняла сестра. Она каждый раз сидела в палате, надеясь, что про нее забудут, но сестра ни разу не забыла. Вика не сопротивлялась.
Выходила в больничный двор, где ей теперь было знакомо каждое дерево, каждая трещина в плитах бетонного забора. Сидела на лавочке. После выписки ходила в районный диспансер на прием все к тому же психиатру, что отправил ее в больницу. Беседы их сводились к тому, что врач спрашивал, как действуют лекарства, не чувствует ли Вика улучшений, как она питается, нормальный ли сон, нет ли у нее «нехороших мыслей, так сказать». Улучшений Вика не чувствовала, но когда перестала принимать лекарства, восстановилось зрение, а врачу она говорила, что ей становится лучше, и очень благодарила. Питалась исправно, но без желания – все же пытка от приема пищи не сравнится с пыткой принудительным кормлением, так что она решила пойти на компромисс.
Ложилась по больничной привычке в десять вечера, спала без сновидений, мыслей у нее никаких не было.Перестав пить лекарства, Вика приняла решение справиться с жизнью сама. От огромного количества таблеток у нее постоянно расплывалось перед глазами и кружилась голова. Это был единственный эффект, который давали таблетки: ей становилось все хуже, она начала превращаться в инвалида. И пока еще не совсем уничтожили ее мозг, она решила: хватит. Мать за приемом лекарств следила, но обмануть ее было несложно – в санаторном отделении Вика научилась прятать таблетки за десной, а потом выплевывать.
Больные таким образом собирали так называемые корректоры. Прочие психотропные препараты просто выплевывали, а вот корректоры очень ценились. Их откладывали и потом принимали по несколько штук сразу перед отбоем. От этого ловили нехилые приходы. Вика свои корректоры отдавала просто так, за что соседка по палате называла ее матерью Терезой.
Недели через две после того, как сама себе отменила лекарства, Вика начала более-менее соображать. Утром просыпалась рано, как привыкла в больнице, и до того, как встать с постели, мастурбировала. Это действие стало для нее почти ритуальным, потому что она стала замечать, что после разрядки прибавляется сил, которых ей так не хватало. Потом мать гнала ее в ванну чистить зубы и мыться. Накидывала халат на костлявые плечи, шла сама в ванную, уже без помощи матери, как раньше. Постепенно вернулось ощущение своего тела, пришли силы. Однажды утром, когда мать была на работе, Вика вошла в ванную, посмотрелась в зеркало, взяла бритвенную машинку и сбрила наголо прическу каре, которую ей старательно делала мать. Потом она зашла к матери в комнату, набрала код на сейфе – подсмотрела его случайно еще давно. Помнится, подивилась тогда наивности матери: год рождения дочери? Серьезно? Открыла тяжелую дверцу, взяла три толстые пачки денег, написала записку: «Мама, я ушла. Прости за деньги. Мне нужно как-то жить. Здесь я больше оставаться не могу. В полицию не заявляй, меня не ищи. Буду писать сообщения, чтобы ты знала, что со мной все в порядке. Еще раз прошу, прости меня за кражу. Твоя дочь не состоялась. Но это только моя вина. Вика».
В тот же день она сняла квартиру без всякого договора, ответила на многочисленные истерические сообщения от матери, что с ней все в порядке, но где она – не скажет, домой не вернется. Лекарства? Она их уже давно не принимает и, как ни странно, жива и даже не в депрессии. Она стала ходить по клубам и находила случайных партнеров на ночь. Мужчины вызывали у нее отвращение, и она спала с ними просто для того, чтобы почувствовать, что кому-то нужна. Но один партнер показался ей интересным. Ему нравилось, когда Вика лупила его плетью. Дома у него была огромная коллекция разнообразных предметов для BDSM, были даже колодки. С ним она впервые попробовала страпон, и оргазм, который она тогда получила, запомнился ей. Это была не просто разрядка, как по утрам в постели. Она получала удовольствием от процесса и финала. Мазохист любил не только физические, но и словесные унижения. Поначалу Вике было сложно перейти грань и выражаться грязными словами, площадным матом. Но, единожды попробовав, видя, какую восторженную реакцию это вызывает у партнера, она стала находить в этом удовольствие, чуть ли не столь же сильное, сколько в самом соитии. Каждый раз, используя витиеватую матерную конструкцию, от которой бы зарделись портовые грузчики, добавляя после нее хороший удар плетью, она чувствовала, как прибывает в ней жизнь, как хочется ей удовольствия. Такой теперь ее жизнь и будет, решила она. Без счастья, кончено. Но будет удовольствие.
Вскоре она бросила этого никчемного мазохиста, зарегистрировалась на сайте интим-услуг, сделала впечатляющие фотки и стала работать доминантной проституткой. Оказалось, что подобных этому мазохисту мужчин довольно много. И за свои прихоти они готовы платить приличные деньги. Никаких прежних друзей и знакомых в ее жизни больше не было. Только с Машей она иногда переписывалась через мессенджер, но так ни разу и не встретилась. У Маши своих проблем было полно, а Вика была занята, строила новую жизнь, работала и ходила в спортзал. Она стала замечать, что, чем больше устает в спортзале, тем больше у нее появляется сил потом. От прежних «зависаний» и прострации не осталось и следа. Иногда они с Машей обменивались сообщениями, шутили, кидали друг другу смешные картинки. Вика радовалась Машиному успеху с группой, обещала даже прийти на концерт послушать термен в Машиных руках. Куда там! Клиенты, клубы, а еще выспаться надо успеть, да и спортзал не забросить. Маша не обижалась, она все понимала. Когда у Маши началась черная полоса, распалась группа, не стало концертов, Вика совершенно искренне ей сочувствовала. Она знала, что такое крушение, могла найти нужные слова. Маша была благодарна. Так они и жили, постоянно общаясь, но не видя друг друга. Когда Вика узнала, что Маша нашла практически бесплатное жилье, сама запросто напросилась третьей. Теперь она стала смелее. Четко формулировала свои желания. Новая жизнь стерла для нее многие барьеры. Одним из таких барьеров была ложная застенчивость и деликатность. Больше всего она боялась, что вернется в прежнее состояние апатии и разбитости, ощущение, что тело ее подобно медузе на песке, и нет сил что-нибудь сделать, даже саму себя обслуживать. Маша была не против соседства с Викой, а Саня даже обрадовался, узнав, кем Вика работает. Деньги-то у нее, значит, водятся… Такого жильца иметь полезно – всегда поможет продержаться до следующего заказа.