Услышать тебя...

— Говорят, ты Блохину новый костюм испортила? — желая поднять ей настроение, сказал Сергей и тут же понял, что этого не надо было говорить: Наташа непри­язненно посмотрела на него и отвернулась.

— Быстро по нашей редакции все распространяет­ся, — немного погодя ответила она.

— Черт с ним, с костюмом, — сказал Сергей. — И с Блохиным.

— Что же ты так нехорошо о своем товарище гово­ришь?

— Два года вместе работаем, а я его до сих пор не понял.

— Это и хорошо. Значит, своеобразный человек.

— Зачем же ты тогда его чернилами облила? — усмехнулся Сергей.

— Заслужил.

— Опасная ты девушка.

— Смотря для кого... — И на этот раз она насмеш­ливо посмотрела ему в глаза.

Да, Наташа очень сильно изменилась. Бывало, и раньше удивляла Сергея, а теперь совсем трудно стало с ней разговаривать. Это уже не та девчонка-школьница, которую можно было выставить из фотолаборатории за дверь или прикрикнуть, чтобы не мешала работать, а то в шутку легонько шлепнуть по заду... Когда на твоих глазах вырос человек, трудно к нему относиться серь­езно, а Сергей никогда не относился к ней серьезно. Она всегда говорила ему «ты», и он считал это нормальным, как мы считаем нормальным, когда маленькие дети об­ращаются к нам на «ты». Но вот Наташа стала взрослой, а когда именно, Сергей просмотрел. Трудно заметить эту невидимую грань, когда ребенок становится взрослым, особенно если он растет на глазах. Наверное, поэтому для родителей совершенно взрослые сын или дочь всегда остаются детьми, которых надо опекать и учить уму-разуму...

Скрипнула дверь. Они одновременно повернули го­ловы и увидели Лилю. Остановившись на пороге, она смотрела на них блестящими, слегка выпуклыми глаза­ми, на ярких губах (про себя Сергей отметил, что Наташа губы не красит, они у нее и так свежие) ироническая улыбка.

— Я вам не помешала? — бархатным голосом спро­сила Лиля.

«Ничего другого она, конечно, и не могла бы ска­зать. ..» — неприязненно подумал Сергей. Ему вдруг ста­ло стыдно за свою жену перед Наташей.

— Помешали, — дерзко ответила Наташа. — Мы как раз собирались поцеловаться! — И, рассмеявшись, стре­мительно выскочила из библиотеки.

Лиля поспешно отодвинулась от двери, давая ей прой­ти. Когда она взглянула на мужа, во взгляде были злость и растерянность.

— Эта дурочка много себе позволяет... — пробормотала она. Взгляд стал жестким. — Почему ты не поставил ее на место? Твою жену оскорбляют, а ты стоишь и хлопаешь глазами!

— С ней опасно связываться, — усмехнулся Сергей. Он и сам был ошеломлен выходкой Наташи.

— Боишься, что и тебя чернилами обольет?

— Она такая...

— Я ни в какой театр с тобой не пойду... — дала Ли­ля выход своему раздражению.

— Тс-с, — приложил Сергей палец к губам. — Ты разве не знаешь, что в библиотеках ругаться строго вос­прещается?

— Здесь можно только целоваться, — нашлась Лиля, несколько сбитая с толку.

— Я согласен...

И прежде чем она сообразила, в чем дело, обнял ее и крепко поцеловал.

В этот момент снова открылась дверь и на пороге в позе одного из персонажей финальной сцены «Ревизо­ра» застыла библиотекарь Надя.

— Что это такое? — прошептала она.

— А что, нельзя? — невинно улыбнулся Сергей и, по­вернувшись к жене, прибавил:

— Видишь, в библиотеке, оказывается, и целоваться запрещается...

И все же в театр Сергею пришлось идти одному. Как теперь часто бывало, в самый последний момент они из-за какой-то чепухи поругались, и Лиля ушла из дому. Если раньше она всегда уходила к матери Сергея, то теперь нашла других утешителей: Валю Молчанову, Рику Семеновну. О каждой их ссоре знала вся редакций. Это бесило Сергея, но поделать он ничего не мог. Не за­ткнешь же рот сослуживцам! А с Лилей на эту тему тол­ковать бесполезно, она, как говорится,закусила удила... У Сергея иногда возникало чувство, что она нарочно устраивает скандал, чтобы уйти из дома.

В театр он пришел в плохом настроении. Выпил в бу­фете, бутылку пива и забежал на минутку за кулисы к приятелю. Николай уже загримировался и стоял с дру­гими актерами в длинном коридоре.

— Я уж думал, не придешь, — обрадовался он, уви­дев Сергея. — А где Лиля?

— Я один.

Суматошный помощник режиссера пригласил акте­ров, занятых в первой картине, на сцену. Мужчины и женщины с загримированными лицами и в париках, от­четливо заметных вблизи, потянулись к выходу.

— Все потом честно выложишь, — сказал Николай и как-то криво улыбнулся. На лбу у него, там, где был приклеен парик, выступили мелкие капельки пота.

Пьеса была слабой, и, как ни старались актеры убе­дительно подавать друг другу реплики, они звучали фальшиво. Публика довольно вяло реагировала на деше­вые и пошловатые остроты, которые то и дело сыпались со сцены. Николай сыграл свою роль неплохо: уверенно двигался по сцене, ослепительно улыбался, — надо ска­зать, улыбка у него была обаятельная, — но как только раскрывал рот, Сергей морщился. Не потому, что у Николая была плохая дикция, наоборот, голос у него был хорошо поставлен, просто текст на его долю выпал на редкость примитивный. И Сергей подумал, что, наверное, обидно умному артисту играть в плохих спектаклях. В жизни Бутрехин никогда бы не молол такую чушь, а со сцепы так и сыплет дурацкими репликами.

Когда опустился бархатный темно-вишневый занавес, поговорить с Николаем не удалось, потому что по веко­вой традиции после премьеры в репетиционной комнате состоялся товарищеский ужни, который оплачивал автор пьесы. Во время спектакля он сидел в директорской ложе и орлом поглядывал в зал. Рядом с ним жена, малень­кая дочь, директор и завлит. Раньше, когда у автора — Сергей никак фамилию его не мог запомнить: то ли Мур, то ли Бур — еще не была принята к постановке пьеса, он приходил в редакцию и рассказывал анекдоты. Малень­кий, толстенький, рыжеволосый, с голубыми глазами, он к каждой фразе прибавлял: «В порядке вещей». И глав­ный герой его пьесы, управляющий трестом, тоже гово­рил: «В порядке вещей». Правда, не так часто, как автор.

Сегодня Бур или Мур сидел в директорской ложе на­рядный и важный. Он, конечно, узнал Сергея, но сделал вид, что не заметил. Когда в зале раздавался смех, автор победоносно оглядывался на директора и главного ре­жиссера, который тоже пришел в ложу к концу спек­такля.

Во время антракта Сергей и автор столкнулись у бу­фетной стойки носом к носу. В данной ситуации больше не узнавать друг друга было просто невозможно. Они поздоровались, и Бур-Мур вежливо спросил, правится ли его пьеса. Задать такой вопрос Сергею было с его сто­роны непростительной ошибкой: тот прямо-таки кипел от возмущения. Каким образом подобная халтура могла появиться на сцене театра? Только потому, что на зло­бодневную тему? Ставили же здесь и хорошие пьесы...

— Вы это называете пьесой? — воскликнул Сергей.— Побойтесь бога! Я не могу понять, как наш театр мог поставить это! Сюжет вашего... простите, у меня язык не поворачивается назвать это пьесой... произведения банален. Зритель с самого первого акта знает, что рути­нер-самодур управляющий трестом будет снят, а вместо него назначен инженер, главный герой этой... пародии на пьесу. Он весь так и светится. У него ни од­ного недостатка и тысяча достоинств! Как же его не назначить руководителем? А остальные действующие лица — это безликие пешки, которых вы переставляете с клетки на клетку, чтобы они подыгрывали вашим главным персонажам... Ни одного выпуклого, живого обра­за! Ни одной умной мысли! Юмор на уровне «сам дурак»! Диалог беспомощный, будто не живые люди говорят, а заведенные куклы... — Сергей взглянул на растерявше­гося автора. — Дальше продолжать или хватит?