Услышать тебя...

Лиля тут же уселась за письмо отцу. Она уже писала ему, что в Москве есть свой человек, который поможет с обменом. Кстати, идея переехать в Москву принадле­жит отцу. Николай Борисович писал, что главное пропи­саться там, зацепиться. И пусть дочь меняет свою одно­комнатную квартиру на любую конуру, потом он постро­ит кооперативную квартиру. Он тоже решил с матерью перебраться в Москву. Для начала купят дом в Подмо­сковье, а потом приобретут кооперативную квартиру, но для этого Лиле нужно обязательно прописаться там. Тогда легче будет и родителям перебраться. А дачу под Москвой можно купить лишь в том случае, если есть мо­сковская прописка. И вот все складывается как нельзя лучше: Лиля обменяет свою квартиру на московскую, дачу отец оформит на ее имя, и они все снова будут жить вместе...

А тут еще Сергей дал такой прекрасный повод! Лю­бой суд теперь разведет их без лишних слов. На кварти­ру Сергей претендовать не будет, уж это-то Лиля знала точно. Не такой он человек, чтобы затевать из-за этого тяжбу. Итак, прощай, нелюбимый город, и здравствуй, Москва!..

А потом была первая встреча с мужем. Бледный, от­решенный, с этими длинными резиновыми шлангами-пиявками, присосавшимися к его ноге. Впервые за шесть лет семейной жизни Лиля видела его таким слабым и беззащитным. Он мог схватить ее на руки и подбросить к потолку, будто маленькую девочку, на мотокроссах выхватывал из грязи тяжеленный мотоцикл и снова мчал­ся на нем к финишу... А сейчас осталась лишь тень прежнего Сергея Волкова.

Лиля хотела быть с ним сухой и официальной, пусть почувствует, что она здесь по обязанности, пока считает­ся его женой. Но когда он поднял на нее свои продолго­ватые почти прозрачные глаза, в которых застыло совер­шенно новое, не свойственное ему выражение боли и тоски, она растерялась. Застряли уже готовые было со­рваться резкие слова, отступила мстительная злость. Ей захотелось прижаться к этому обострившемуся, зарос­шему щетиной лицу и заплакать...

Сергей взглянул на нее и нахмурился — он почувст­вовал ее состояние, — потом хотел улыбнуться и что-то сказать, но губы его мучительно искривились, видно бы­ло, что ему очень больно, но он пытается скрыть. Он про­шептал:

— Скажи родителям, чтобы пока... не приходили. Видишь, я какой... — Он все-таки улыбнулся уголками губ, но в глазах было все то же выражение, которое так поразило Лилю.

Потом подошла сестра и сказала, что на сегодня до­статочно, больной еще очень слаб. У двери Лиля огля­нулась: Сергей, широко раскрыв глаза, смотрел в потолок, а резиновые черви-шнуры, извиваясь, заползали к нему под одеяло.

Это было в тот первый ее приход в больницу, а потом вся эта глупая история с ревнивым мужем и утопленной женой (как она могла поверить!) оказалась сплошной выдумкой досужих кумушек. К Сергею приходил следо­ватель, и он ему все рассказал. Оказалось, что это уже не первый случай нападения на девушек в позднее вре­мя. И скорее всего, дело рук одних и тех же хулиганов, но пока ни шайку, ни девушку, бросившую в страхе свои туфли, не нашли. И прикованный к постели Сергей ни­чем помочь не мог, да он никого и не узнал бы в лицо...

Рядом с Лилей сидела молодая женщина и любовно перекладывала в сумке свертки с угощением. Она даже ухитрилась где-то раздобыть несколько крупных оран­жевых апельсинов. Лиля вспомнила, что до ближайшего гастронома всего две автобусные остановки. Взглянув на золотые часики, встала и вышла в залитый солнцем больничный парк. Надо купить чего-нибудь, хотя он и не просил. Как-то неудобно так вот, с пустыми руками. Можно колбасы и сыру. Апельсины она бы и рада, да где их достанешь?

Когда Лиля вышла на заасфальтированный больнич­ный двор, где у фасада главного корпуса стояли несколь­ко молочно-белых «Волг» с красными крестами, с дороги свернул к стоянке черный мотоцикл. Стройная девушка в светлых брюках и черном свитере соскочила с седла, поставила мотоцикл на подножку и, тряхнув пылающими на солнце золотистыми волосами, собранными в «кон­ский хвост», зашагала к вестибюлю. В руке у нее краси­вая черная сумка. Походка у девушки легкая, пружини­стая. Казалось, она сейчас обязательно что-нибудь выки­нет: подпрыгнет вверх или пройдется в танце. Внезапно остановившись, девушка сняла кожаные мотоциклетные краги, небрежно засунула в карман брюк и бросила че­рез плечо взгляд на Лилю, стоявшую на остановке. Всего на один миг встретились их глаза—девушка тут же от­вернулась и зашагала дальше, но Лилю будто током уда­рило. Она могла поклясться, что никогда эту девушку не видела. Да и вообще, девушка на мотоцикле — это ред­кое явление в городе. Если бы Лиля ее хоть раз увидела, то обязательно запомнила бы. Почему же тогда она так заинтересовала ее? .. Тут подошел автобус, и Лиля под­нялась в него. В заднее стекло она снова взглянула на

девушку в светлых брюках. Из кармана смешгю торчали огромные перчатки с широкими раструбами, а бронзовый хвост ярко сиял на горделиво вздернутой — так Лиле

по­казалось— голове. У самой двери девушка остановилась и тоже оглянулась, но Лилю она, конечно, уже не могла увидеть. Даже издали выделялись на ее загорелом лице огромные глубокие глаза. «Красивая и весьма оригиналь­ная девица», — отметила про себя Лиля, ощущая какое-то непонятное беспокойство.

Когда она вернулась из магазина, в вестибюле было пусто. Все посетители разошлись по палатам. Больные в одинаковых мышиного цвета халатах и разноцветных полосатых пижамах сидели в парке на скамейках, про­гуливались с родственниками по засыпанным красным гравием дорожкам. Костистые бледно-желтые лица боль­ных разительно отличались от прихваченных весенним загаром лиц здоровых людей. Наверное, поэтому род­ственники и знакомые, беседуя с больными, казались несколько смущенными, как бы стыдясь своего цветуще­го вида.

Медсестра равнодушным голосом сообщила, что к больному Волкову сейчас нельзя: у него посетитель, при­дется подождать.

— Женщина или мужчина? — поинтересовалась Лиля. Медсестра подняла глаза от толстой книжки, кото­рую читала, и, зевнув, ответила:

— Столько народу нахлынуло... Разве всех упом­нишь?

Лиля села в углу на стул и задумалась. Прямо перед ней на стене плакат: «Грипп — опасное инфекционное заболевание». Рядом еще один: «Берегитесь дизентерии!» На последнем плакате была нарисована огромная, с ястреба, муха, а по этой отвратительной мухе бойко сно­вали обыкновенные симпатичные черные мухи, как бы убеждая окружающих, что они совсем не такие опасные и страшные твари, какими их изобразил художник.

За распахнутым окном негромко шумела толстая серая липа. Одна ветка прилепилась к верхнему окон­ному стеклу маленькими клейкими листочками. Липовый запах смешался с запахом лекарств. В молодой листве распевали птицы. Слышно было шарканье подметок по песку, негромкий говор и отдаленный шум автобуса. И еще — далекий раскатистый грохот. Так грохочут брев­на, сбрасываемые с машины на землю.

К Сергею пришла, конечно, не Татьяна Андреевна, Она собиралась прийти на той неделе. Из редакции кто-нибудь? Прошли к нему, пока Лиля ездила в магазин?.. Впрочем, зачем гадать: посетитель скоро выйдет, и она увидит, кто это. Сергей все еще считается тяжелым боль-вым, и долго у него задерживаться не разрешают.

Распахнулась застекленная высокая дверь, и в вести­бюль быстро вышла большеглазая девушка в белом ха­лате. И снова их глаза встретились. Взгляд у девушки твердый, прямой. Такая первой никогда не отведет глаза.

Сбросив халат, она протянула его гардеробщице, взяла сумку, из которой торчали совсем не женские пер­чатки, и вышла на улицу. Немного погодя зафыркал, за­трещал мотоцикл.

— Ваша очередь, — сказала медсестра, удивленно глядя на Лилкг. — Надевайте халат и проходите. Пятна­дцатая палата на втором этаже.

— Что? — растерянно спросила Лиля.

— Уж второй раз говорю вам: можно пройти к Вол­кову, а вы молчите. И халатик освободился... А кто вам Волков-то? Муж?

— Нет, — почему-то сказала Лиля, поднимаясь со стула. — Скажите, пожалуйста, как фамилия этой де­вушки? Ну, в брюках, которая сейчас вышла?

— Мы ведь не милиция, фамилии посетителей не за­писываем. .. Я ее запохмнила, такую глазастую. Я ведь дежурила в ту ночь, когда этого... корреспондента Вол­кова привезли чуть живого, так она утром примчалась, когда его только что из операционной привезли. Вон на том стуле у двери и просидела до вечера. Упрямая такая. Добилась своего: пустили все-таки в палату... Ходят к нему почти каждый день. Из редакции товарищи, и даже начальник какой-то приезжал. На черной машине...

Не слушая ее, Лиля направилась к выходу, а обижен­ная таким невниманием сестра снова уткнулась в книгу. «Апельсины ему... — со злостью подумала Лиля.— Пусть она тебе носит апельсины...»

У самого лица ее порхала красивая бабочка, навер­ное запах губной помады привлек ее внимание. Лиля с досадой отмахнулась от бабочки и зашагала к автобус­ной остановке.

— Лиля, будь добра, закрой окно, — попросила Рика Семеновна, не поднимая головы от рукописи. Нахохлив­шаяся, в своей неизменной вязаной коричневой кофте и выпуклых очках в черной оправе, она походила на сову. Это сходство дополнял бугристый крючковатый нос, на­висший над верхней усатой губой.