Усобники

Московский князь насупился, ответил резко:

– Я ли не просил брата Андрея на Переяславль не зариться? Не послушался. Ежели соберётся съезд, нам с тобой, княже Михайло Ярославич, пора Андрею место указать.

– Истину глаголешь, Даниил Александрович. Аль неведомо, какие козни творит Андрей? Ещё с тех лет, как отцом, Александром Ярославичем Невским, в Городце посажен, алчность свою неуёмную никак не сдержит, Дмитрия со свету сжил.

– То так, — согласился Даниил. — Прежде я ему верил… Одним словом, осатанел князь Андрей, теперь на всё пойдёт, дабы власть свою укрепить.

– Коли мы ныне друг дружке в помощь не встанем, князь Андрей нас порознь подомнёт.

Тверской князь поднялся:

– Час пробил, мне в дорогу пора.

Князь Даниил решительно разбросал руки:

– Никуда я не отпущу тебя, Михайло Ярославич. Сейчас потрапезуем, в Москве переночуешь, а поутру с Богом. Стыдоба-то какая: татарин-мурза нас, князей, судить будет…

* * *

Возвратился великий князь из Орды и почуял — размежевались князья. Сторону Андрея Александровича взяли князь Фёдор Ростиславич Ярославский и князь Константин Борисович Ростовский. А Михаил Ярославич Тверской и Даниил Александрович Московский пошли наперекор — в защиту князя Ивана Переяславского поднялись. Съехались князья во Владимире, а вместо переяславца явились его ближние бояре.

Собрался съезд в просторной гриднице великого князя. Расселись за столом возбуждённые, злые. Мурза с одного князя на другого рысий взгляд переводит. Думает: «Урусы подобны волкам в стае». Но тут же на ум пришло иное: «А, не так ли и в Сарае? Путь к ханской власти кровью полит».

Великий князь повысил голос:

– Ты, князь Михайло Ярославич, давно на меня зло умышляешь. На то и брата моего, Даниила, подбиваешь.

Тверской князь поднялся во весь рост, громыхнул кулаком по столешнице:

– Я честен и на чужое не зарюсь, как ты, князь Андрей! Отчего на Переяславль замахнулся? Аль запамятовал, что Переяславль за Дмитрием числился?

Тут переяславские бояре, сидевшие с краю стола, загалдели:

– Великий князь спит и видит землю нашу к себе прирезать. Это при живом-то князе Иване!

– Аль тебе, княже Андрей, не ведомо, что князь Иван, ежели что, Москве свой удел завещал?

– Я по праву и по ханской воле всем владею, бояре! — брызгая слюной, ярился князь Андрей Александрович. — Не у меня ли ярлык на великое княжение? И Переяславская земля подо мной должна быть!

Князья Ростовский и Ярославский голос подали, а московский бородой затряс:

– По какому праву?

– По праву старшинства!

Князья к мечам потянулись. Молчавший до этого Сарайский епископ Исмаил, в ту пору находившийся во Владимире, воздел руки:

– Уймитесь, братья, не распаляйтесь, ибо во гневе человек теряет разум! Прокляну того, кто кровь прольёт!

Первым остыл тверич. Стихли остальные, а князь Андрей Александрович, подавляя гордыню, заговорил:

– Братья и племянники, пусть будет, как и прежде: кто чем владел, тому и впредь держать то княжество.

– Князья вольны в своей земле! — выкрикнул один из переяславских бояр.

Великий князь промолчал, поостерёгся: не пролилась бы кровь, — эвон, как распалились. Мурза хмыкнул, вышел из горницы. Не прощаясь, покинули Владимир князья Михаил Ярославич и Даниил Александрович.

* * *

Возвращались князья одной дорогой, и на развилке вёрст через сорок Михаил Ярославич взял путь на Тверь, а Даниил Александрович повернул на Москву.

Но прежде в дороге переговорили о многом, о главном — как стоять заодно против князя Андрея Александровича. Оба понимали: великий князь зло затаил надолго и может попытаться не только коварством, но и силой завладеть Переяславлем. Потому уговорились князья при нужде встать на защиту переяславцев дружинами тверичей и москвичей.

Долгое время ехал Даниил, опустив голову. Мягко били по пыли кованые конские копыта, а мысли унесли Даниила в далёкое детство… Княжьи хоромы в каменном, неприступном Детинце… Горластое вече, и отец, Александр Невский, на помосте… Крики и шум многолюдья Александр Ярославич, князь Новгородский, унял не сразу. Говорил Невский не торопясь, отчётливо, и народ постепенно утих, вслушиваясь, о чём князь речь ведёт…

То были годы его, Даниила, детства. Юность он провёл уже в Москве… Москва поразила его, и, сравнивая теперь свою вотчину с Новгородом, Даниил сокрушался. Новгород огромный, по обе стороны реки Волхов разбросался пятью концами, соборами, церквями, монастырями. Строения всё больше из камня, улицы и мостовые в дубовые плахи одеты, а здесь, в Москве, всё деревянное: и Кремль, и хоромы княжьи и боярские, и дома, и избы. И вся Москва, поди, менее одного конца новгородского. Однако он, князь Даниил, к своему уделу прикипел сердцем и верит — у Москвы ещё всё впереди. Нет, он, Даниил, Переяславля не упустит, а там, даст Бог, иные земли удастся прибрать к рукам. То и сыновьям своим завещает… Видится ему Москва в камень одетой, не ниже Новгорода по красоте и величию. Ведь смог же Владимир обустроиться…

Ночевать остановились в малой деревеньке на краю леса. Изба приземистая, с полатями и печью, топившейся по-чёрному. У стены стол с неструганой столешницей, лавки, полка с закопчённой посудой, под балками нити паутины и развешанные сухие травы.

Хозяйка в летах смела с полатей тараканов, постелила цветастое рядно, но князь не спешил укладываться, а завёл разговор с хозяином, седобородым смердом. Старик оказался занятным, и с его слов Даниил Александрович узнал, что в молодости тот был среди тех ратников, кто стоял против татар. Бежал из плена, был пойман, жестоко бит, лишился ушей, но снова ушёл. На Русь пробирался ночами, брёл степью.

Очутившись на Рязанщине, увидел безлюдье. Не стал задерживаться, отправился в землю Московскую, где, по слухам, ордынцы меньший разор учинили.

Так и осел здесь смерд, семьёй обзавёлся, землю пашет, князю дань платит.

Жаловался смерд на княжьего тиуна: в полюдье нередко сверх меры берёт. А как жить крестьянину, коли неурожаи частые? Ко всему, было у смерда четверо сыновей, всего один остался: двух татары угнали, один на поле брани пал, и лишь меньшой при нем живёт…

Стемнело, и в избе зажгли лучину. Она горела тускло, роняя нагар в корчагу с водой, шипела. Пригнувшись, вошёл молодой бородатый мужик, отвесил князю низкий поклон.

– Сын мой, Симеон, — сказал старик. — Нонешней весной женю. То не изба, где не слышно детских голосов.

Помолчали. Потом старик произнёс:

– Я, князь Даниил, отца твоего, светлого князя Александра, помню. Крутоват был, но справедлив и в делах воинских зело разумен.

Симеон молча, уселся в углу, принялся чинить сбрую. За окном заунывно выл ветер. Хозяин заметил:

– К утру дождь надует.

Князь Даниил спросил:

– Какая судьба, старик, тебя с моим отцом сводила?

Хозяин усмехнулся:

– Такая, княже, какая и с тобой. Вот здесь, на этих полатях, спал он, когда однажды из Орды ворочался. Устал, видать, не до разговоров ему было и не в духе пребывал. По всему, горько на душе. Да и откуда сладости быть — у хана унижение, а на Руси всё в упадке и запустении…

За полночь заснул Даниил Александрович. Спал не спал, а с рассветом на ногах. Дружинники, готовые к отъезду, ждали князя. Срывались первые крупные дождевые капли, когда Даниил Александрович пустился в дорогу.