Усобники

Не оттого ли при каждом приступе Даниил мысленно просил Бога простить грехи, какие лежат на нём, князе Московском? Он знал, у него их много и он за всё понесёт ответ.

Епископ Московский и старый духовник Даниила Илиан, часто навещавший князя, ведал о его болезни, близоруко щурясь, утешал:

– Терпи, сыне.

– Аль я возмущаюсь? — отвечал Даниил. — Хворь как должное приемлю. Не телесной боли страшусь — душевной.

– Молитва очищает душу, молись, сыне…

Болезнь прихватывала всё чаще и чаще. Теперь не только ночью, но и по утрам напоминала о себе. А когда отпускала, Даниил Александрович благодарил Бога, что продлил ему жизнь…

В последние дни состарился и осунулся ближний Даниилов боярин Стодол. И тому была причиной болезнь князя. Разве мог забыть боярин, как наказывал ему Невский: «Ты Даниилу в отцы дан, так будь ему наставником, от дурных поступков оберегай, на какие молодость по неразумению способна».

Исполнил ли он, Стодол, наказ Александра Ярославича? И боярин честно отвечал: нет. Почему не уберёг он Даниила от соблазна поднять руку на старшего брата Дмитрия? Аль не ведомо было ему, Стодолу, коварство городецкого князя? Ужели не мог открыть на то очи Данииловы?..

Значит, в том, что Андрей сел великим князем Владимирским, и его, боярина, вина…

Настал час, когда Даниил разобрался в Андрее, да поздно. А тот укоренился во власти, опору в татарах сыскал, орде дорогу на Русь сам показывает…

На крыльце княжеских хором Стодол столкнулся с епископом. Илиан благословил боярина. На немой вопрос поднял перст:

– Всё в Его воле!

Сник Стодол, а епископ продолжал:

– Уповая на Господа, хорошо бы доставить князю врача, какой мудростью Гиппократа наделён.

– Где есть такой, владыка?

– От митрополита Максима слышал: в Киеве живёт старый Авраам, по знаниям всех врачевателей превзошёл. Звал его митрополит во Владимир, да Авраам отказался, говорил: «Из земли иудейской в молодые лета в стольный град Киев подался, тут, в лавре Печерской, и смерти дождусь».

Встрепенулся боярин, сказал решительно:

– Я, владыка, сам за тем Авраамом отправлюсь. Ежели не умолю врачевателя, силой доставлю.

* * *

С моря Балтийского, с земель варяжских наплывали на Русь иссиня-чёрные тучи. Они кучились, гремели, раскалывали молниями небо. При каждой вспышке Дарья крестилась, при раскатах грома вздрагивала.

– Ненастье-то, ненастье! — шептала она и ещё теснее прижимала к себе Марьюшку.

Олекса успел вернуться до дождя. Едва вступил в горницу, как хлынуло стеной, ударило потоком но тесовой крыше, будто небо опрокинулось. В горнице потемнело, словно настала ночь.

– Погода-то не на шутку разыгралась, — сказал Олекса, обнимая жену и дочь.

– Всю неделю парило, — заметила Дарья, — вот и напарило. Поди, оголодал?

– Повременим, авось распогодится.

– Не похоже.

– Есть неохота, сыт от утра.

Олекса потеребил Марьюшкины волосы:

– Густы… Не по дням, по часам растёшь, Марьюшка, эвон, уже выше стола. Где же жениха искать, может, в странах заморских? Сколь раз тебя о том спрашиваю!

Рассмеялся, довольный своей шуткой.

Обедать сели, когда дождь начал униматься. Дарья выставила миску со щучьей ухой, кислые овсяные блины, кувшин с холодным молоком из подполья. Олекса хлебал уху, обсасывал рыбьи кости, припал к блинам. Наконец обронил:

– Убери, Дарьюшка, сам не оторвусь.

Обед запил молоком, губы отёр и на Дарью посмотрел так, что она враз поняла:

– Говори, чего на душе таишь, чай, от меня не схоронишь.

– В Киев еду я, Дарьюшка, с боярином Стодолом за лекарем для князя.

Дарья опустилась на лавку, обняла Олексу:

– На судьбу свою в кой раз плачусь, дорога-то дальняя, всякое таит. Мы с Марьюшкой тебя дожидаться будем, ты лишь себя побереги.

* * *

Киев — мать городов русских — красовался на холмах днепровского правобережья. С весны и до первых заморозков, когда осыпается лист, Киев утопал в зелени. Здесь, в стольном городе, жили первые великие князья Киевской Руси. К стенам этого города накатывались из Дикой степи печенежские и половецкие орды. И тогда горели Подол и всё вокруг, бились в смертельной схватке с недругами княжеские дружины и киевский люд. Роем летели на город огненные стрелы, и стучал таран: огромное бревно било по Золотым воротам.

Устоял Киев, отражая частые приступы. Водили великие князья в степь свои дружины, карали ордынцев.

То, что не удалось сделать печенежским и половецким ханам, исполнил хан Батый, великий внук Чингиса и сам не менее великий — основатель Золотой Орды, потрясатель вселенной. Карающим языческим мечом прошлась татаро-монгольская орда по землям славян, и никто не ведал, где остановят своих скакунов воины Батыя. А он, идя на Европу, овладел Киевом, пожёг и разрушил город, а возвращаясь в низовья Волги, довершил начатое.

С той поры много киевского люда ушло в Северо-Восточную, Залесскую Русь, а Киеву уже не суждено было именоваться стольным городом…

Когда боярин Стодол с гриднями и обозом, груженным дарами для Киево-Печерского монастыря, подъехал к Киеву, город ещё не восстановил былую красоту: множество сожжённых строений, разрушенных подворий заросло кустарником и бурьяном, поруганные храмы не радовали мрежним благолепием.

Вот и конец нашего пути, — сказал Стодол Олексе, переводившему удивлённые глаза с города на широкую днепровскую речную гладь. — Видишь те купола — то собор Святой Софии, — продолжал боярин. — Там и гора, дворцы киевских именитых людей, палаты княжеские. Они ещё от времён великого князя Владимира, крестившего языческую Русь… А эвон перевоз. Сейчас переправимся на тот берег и немедля подадимся в лавру — бить челом игумену и всей монастырской братии, дабы помогли сломить упорство лекаря Авраама… Нам, Олекса, домой, в Москву, поспешать надобно, княжеская хворь не ждёт.

Гридин с боярином согласен: князь Даниил сдал, редкие сутки болезнь не прихватывает его. Но Олекса молод, и мысли его далеки от болезней, он о домашнем думает, Марьюшку вспоминает, Дарью. Конец недели, и она, верно, завела тесто на пироги, завтра, в воскресный день, с пылу с жару, горячие на торг понесёт…

Конские копыта простучали по наведённому мосту, протарахтели колеса телег. Вниз, к пристани, спускался важный ордынец в сопровождении нескольких татар. Сто дол не намеревался уступать дорогу, да увидел на халате ордынца ханскую медную пластину: не покорившийся ей считался ханским ослушником и приговаривался к смерти. Боярин поднялся в стременах, повернулся к гридням:

– Посторонитесь!

Проехали ордынцы, а московиты продолжили свой путь. Спустя некоторое время кто-то из гридней обронил:

– В сабли бы их.

Стодол сердито прикрикнул:

– Того ли ради в Киев явился? Ещё, может, доведётся удаль выказать, Аника-воин.

Вот ремесленный и торговый Подол: пустынные улицы, редко ударяли молоты кузнецов.

Стодола такая тишина удивила:

– Отроком довелось мне увидеть Киев, когда на Подоле от звона железа уши закладывало, а в многолюдстве конь с трудом дорогу прокладывал. — И протянул печально: — Эвон, как Русь разорили!