Утопия в России

Библиография к каждой главе разделена на «Тексты» (повествовательные произведения, не все из которых — утопии stricto sensu, отделены от умозрительных звездочкой) и «Исследования». Ссылки в тексте, помещенные в квадратные скобки, указывают на эту библиографию. Эту первую библиографию по русской утопии нельзя назвать исчерпывающей, несмотря на ее объем.

Названия некоторых часто упоминаемых изданий сокращены: CMRS = Cahiers du Monde russe et sovietique; RES = Revues des Etudes Slaves; ТОДРЛ = Труды Отдела древнерусской литературы. Что касается мест издания, Париж (для книг на французском) не указывается; Л, L = Ленинград, Leningrad; M = Москва, Moscou; Пг, Р = Петроград, Petrograd; СПб, SPb = Санкт-Петербург, Saint-Petersburg.

Жозе Жоане (Universite de Paris-X) рецензировал первые две главы, Жан Брёйар (Universite de Poitiers) — главу о XIII веке, а Михаил Геллер последние две главы. Благодарим их за ценные замечания.

Глава 1 Утопизм и утопия в Древней Руси (X–XVII вв.)

Земной рай

Древняя Русь развивалась в стороне от Ренессанса, поэтому говорить об утопии в древнерусской литературе — анахронизм: для появления утопии необходима вера в прогресс, множественность миров и систем, необходим художественный вымысел. Вся древнерусская литература (вплоть до последней четверти XVII века) в высшей степени «утилитарна»: она выполняет мемориальную, собирательную, обучающую функции, которые исключают выдумку и личные суждения. При этом она служит приближению Царства Божия. Внутри ее геоцентрической модели мира и истории есть нечто, предвосхищающее утопию. Православие во всех своих аспектах — источник русского утопизма.

Даже если крещение Руси (988) не было тем неожиданным и всеобщим обращением, о котором сообщает Повесть временных лет (XII в.), и выбор князя Владимира определялся прежде всего дипломатическими и политическими соображениями, это был типичный для утопии скачок, разделивший историю на «до» и «после». «Новые люди» (по слову Владимира — Нового Константина) родились из купели (смерть — воскресение). Византийское христианство было усвоено Русью в эсхатологической, максималистской форме, «как призыв к „очищению“, „святости“, а не как моральный закон» [13] . Спасение — это прежде всего обожествление (theosis): «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом» [14] . Человек не смог жить отдельно от людей и принял веру во всеобщее райское обновление, «апокатастаз». Символика храма, иконы, литургия приобщали верующих к иному времени — времени, преображенному вторым пришествием, «парусией». Монашество было попыткой воплощения этого чаемого времени и распространения его норм на все общество. Литература облекала эти чаяния в слова.

13

Meyendorff 1975, 236

14

св. Иреней Лионский

Первым откровением, принесенным христианством, было откровение красоты. Согласно «Повести временных лет», выбор Владимира в пользу византийского христианства был обусловлен красотой литургии, которую видели в Константинополе послы великого князя в 987 году: «И не знали — на небе или на земле мы» [Памятники… I, 123; Leger, 90; Laran, 61; Marichal, 53].

Историческая достоверность этих сведений не так уж важна. Красота увлекает человека в иную реальность. Тоска по прекрасному (красота, как теофания; «красота, которая спасет мир»; теургическое искусство символизма) — один из двигателей русской утопии. Эта тоска предвосхищает преображение мира, побуждает возвыситься над видимым и случайным, подняться к божественному прототипу (как в иконах, композиция которых не связана земными законами пространства и времени).

Крестообразная архитектурная планировка церкви также символизирует спасение мира. Неф — это «эсхатологический корабль» [Cl(ment, 104], который уносит прихожан к алтарю, к свету с Востока (небу, душе). Между двумя нефами возвышается иконостас, «граница между видимым и невидимым мирами» [Флоренский, 219], с «царскими вратами», «вратами в царство небесное» (Гоголь). «Церковь (община и здание) — признак нового времени, эсхатологическое предвосхищение нового творения, космоса, восстановленного в своей изначальной целостности» [15] , Пространство литургии — это «священное место, воплощение неба на земле, экзистенциальный символ горнего Иерусалима», это «актуализация Царства Небесного», превращающая chronos (время) в kairos (избыток времени), а пространство — в преображенный космос [16] . Славяне были не столько катехизированы, сколько «литургизированы» (Бердяев).

15

Meyendorff 1975, 297

16

Andronikof, 16, 78

В России (как и в Византии) выше всего ставилась монашеская жизнь, возвращение к адамическому состоянию, подражание благости будущей жизни [Dani(lou, 466]. Утопию и монашество часто сближают, усматривая в «монашеском коммунизме» прототип «уравнительного», «казарменного коммунизма» [Арзамасцев]. Однако первоначальное монашество — скорее антиутопия, противопоставленная «мирским» или теократическим соблазнам. Монахи «образуют эсхатологическую общность, которая наиболее полно и точно показывает, какой должна быть вся Церковь» [17] .

17

Meyendorff 1975, 88

Рай и terra beata в древнерусской литературе

Элементы утопии можно отыскать в народных сказках или житиях святых, но только «райские» тексты (видения или поиски земного рая, аналогичные западным, которым посвящены исследования Ж. Делюмо) представляют topoi утопии: удаленность (на сказочном или духовном Востоке), островное положение, труднодоступность, отсутствие зла, денег, естественный достаток, упорядоченная половая жизнь. Счастье, красота и мир (тишина, покой) царят в тех местах, куда лишь аскеза и посвящение открывают дорогу. Большинство этих текстов ведут свое происхождение от византийских, они переведены или пересказаны па болгарском или русском церковнославянском. Знал ли об этом читатель? Для Древней Руси утопия, как и христианство, экзогенна, но ее акклиматизация поразительна.

В видениях, от Слова о видении святого апостола Павла, восходящего к утерянному греческому источнику III века, до Слова о небесных силах, настоящего «канона эсхатологической веры» [Федотов 1975, I, 170], приписываемого святому Авраамию Смоленскому (начало XII в.), символика рая совпадает с иудео-христианской символикой апокалипсиса: посреди озера, чьи воды «белее молока» (символ бессмертия), находится золотой «град Христов» (ср. Отк. 21:10 — 27), окруженный двенадцатью стенами и пересеченный четырьмя потоками (меда, молока, вина и елея). Святой Дух отдыхает на древе жизни, охраняемый херувимами с огненными мечами (ср. Быт. 3:24) [Тихонравов, II, 40 — 58]. Некоторые списки широко распространенного Жития Андрея Юродивого содержат апокалипсис (написанный в будущем времени), который несомненно восходит к Апокалипсису Псевдо-Мефодия (конец VII в.):

Господь выбрал «царя от нищеты» по имени Михаил, который победит Измаилитов; бедные станут богатыми (а богатые еще богаче); война прекратится и оружие будет переплавлено в косы, серпы и лемехи; но скоро начнутся пьянство и разврат; «северные врата» пропустят язычников, заключенных в горах Александром Великим, и наступит царство Антихриста [Тихонравов, II, 258; Pseudo-Callisth(ne; Клибанов 1977, 22]. Эти два лика эсхатологии — райский и апокалиптический — мы увидим в позитивных и негативных утопиях.

Еще больше, чем райскими видениями, народный утопизм вплоть до XX века питался рассказами о путешествиях в земной рай. Сказание отца нашего Агапия (греческого происхождения, но широко распространенное на Руси) — самый старый из этих рассказов (первый список относится к XII в.). Это повествование о поисках земного рая, как о реальном, полном приключений, путешествии: монах Агапий шестнадцать лет молится Господу, вопрошая: «Господи, съкажи ми, чьсо ради оставляют домы своя и роды и в след Тебе идут?». [Памятники… II, 155]. В конце концов его молитва услышана, и Бог посылает ему орла в качестве проводника. После путешествия по морю, во время которого Агапий спит (отметим пространственно-временной разрыв), он оказывается в месте, полном цветов, фруктов и чудесных птиц. Монах встречает Христа с апостолами, которые направляют его к пророку Илие, в центр рая, освещенный светом, исходящим от душ праведников и от ангелов. Агапий утоляет голод от источника, «что белее молока и слаще меду». Для возвращения в мир Илия дает Агапию кусок «небесного хлеба», который никогда не иссякнет и может творить чудеса. Агапий записывает историю своего путешествия и относит ее иерусалимскому патриарху, «да е въдаст въ въся церкви, да е чьтутъ». Написанный текст должен стать свидетельством истины и основанием для ее распространения. Запись подтверждает подлинность рассказа, предлагаемого читателю. Это уже прием «реалистической мотивации» (найденная рукопись), к которой будут прибегать некоторые авторы литературных утопий (другой частый прием — сон, видение).

Был ли земной рай материальным («чувственным»), или его следует понимать как «мысленный» рай. Об этом спорили в XIV веке тверской епископ Феодор и архиепископ новгородский Василий. Последний послал Феодору в 1347 году письмо «о рае, сохраненном на земле» [Буслаев, 164 — 171; Седельников]. Доказывая, что рай Адама и Евы существует по сей день, Василий ссылается, в частности, на сказание Агапия и рассказы о счастливых браминах (ядро древней утопии).

Эти рассказы пользовались популярностью с IV века до н. э. вплоть до эпохи Ренессанса. Даже П. Бейль посвятил статьи «брахманам» и «гимнософистам» (нагомудрецам) в своем Историко-критическом словаре (1697). Гимнософисты, встреченные в Индии Александром Великим, были идеалом киников и стоиков. Через семь веков им стали подражать христианские аскеты. Благодаря Роману об Александре Псевдо-Каллисфена, составленному, по всей вероятности, в III веке н. э. на основании сочинений Онесикрита, Страбона, Плутарха и Филострата, миф о счастливых браминах дошел до Руси. В XII веке роман Псевдо-Каллисфена был переведен и включен в хронографы. Однако тема браминов (рахманов) стала популярной после появления на Руси его далматской или сербской версии XIV века (Сербская Александрия). Самый старый русский список романа (1490–1491) вошел в сборник in-octavo (504 страницы), содержащий также перевод латинского Послания об индийских племенах и браминах Палладия (конец IV в.) [Pseudo-Callisth(ne, 199 — 203], отрывок о браминах из Хроники Георгия Амартола (IX в.), вошедший в некоторые рукописи «Романа об Александре», Историю царства индийского и Историю Дракулы, о которых — речь ниже, а также некоторые апокрифы. Этот сборник, составленный, отредактированный и переписанный монахом Свято-Кирилловского Белозерского монастыря Ефросинием, — настоящая антология утопий о «счастливых странах». Он отражает как эсхатологические устремления Ефросиния (конец света ожидался в конце седьмого тысячелетия дохристианской эры, т. е. в 7000/ 1492 году), так и его жажду знаний.