Утопия в России
Шрифт:
Такой же была участь "новокрестьянских" поэтов, появившихся в десятых годах XX века: Н. Клюева, С. Клычкова, С. Есенина (все трое - из староверов). Их мечты о "крестьянском царстве" укладываются в фольклорную традицию и народническую литературу. Однако они мечтали не только о социальной, но и о духовной революции. Эсхатологические видения Клюева, бывшего в 1911 - 1912 годах редактором Новой Земли (печатного органа "крестьян Голгофы", которые проповедовали пришествие Царства Божия на землю, обновленную самопожертвованием), выделяются среди неоязыческой, индивидуалистской, "адамической" ностальгии эпохи (ср. Рай в книге Райня поэтессы Л. Столицы). С началом революции "избяной рай" "белой Индии" Клюева, одно время видевшего в Ленине раскольничьего пророка, разросся до космических масштабов: в нем соединились медведи и коровы, земля и железо, Псалтирь и Коран. "Преображение" - ключевое слово библейско-революционных поэм Есенина. Его знаменитая поэма Инония (1918), в которой богоборческий бунт сменяется райским видением, скорее не патриархальная крестьянская утопия, а стремление объединить земное и небесное,
Не являясь примером пассивного подчинения или "фольклорной инфракультурой" [Ropert, 196], народная Россия с миллионами ее диссидентов гораздо дольше Европы оставалась поприщем утопических надежд и экспериментов. Только политика гегемонии и террора смогла уничтожить все утопии, в том числе порожденные большевистской революцией. Однако эта политика сама была утопией tabula rasa, несущей в себе зерно своей гибели.
1. Петра Великого отождествляли с Антихристом по следующим причинам (кроме его реформ): римский титул императора, написанный кириллицей (числа в XVII веке еще обозначались буквами), дает число 666); изменения календаря с 1 января 1700 года; перепись "душ" (крестьян мужского пола); новые налоги [Гурьянова, 39 и т. д.; Кельсиев,4, 252 и т.д.]
2. Русские ругательства, связанные с именем Матери-Земли (Божьей Матери), имеют серьезный метафизический и эсхатологический подтекст [Lotman - Ouspenski, 385-463].
3. Секты, распространившиеся в последнее время в России и на Украине ("Белое братство", управляемое двумя тысячами "посвященных" и двенадцатью "апостолами") относятся к разряду организаций, пользующихся психологическими манипуляциями для разрушения семьи и денежного вымогательства.
Глава 3
ПРОСВЕЩЕНИЕ И ТЕНИ: XVIII век
"Enfin Pierre paro(t"1
XVIII век начался в России с важных событий: неудачи в войне со Швецией (через семь лет Швеция проиграет войну и потеряет свое господство на севере Европы); новые законы (от запрещающих носить бороду и вести себя не по-европейски при дворе до изменивших структуру государственного управления); основание Санкт-Петербурга (1703). От поражения к победе, от "леса-пустыни" к метрополии, от патриархальной жизни к современности ошеломляющий путь.
"Кто бы осмелился предположить в 1700 году, что блистательный и образованный двор появится на берегу Финского залива <...>; что империя протяженностью в две тысячи лье, дотоле нам почти неведомая, станет культурной в течение пятидесяти лет; что ее влияние распространится на всю Европу <...>? Тот, кто предположил бы это, прослыл бы самым химерическим из людей"2. Так писал Вольтер в середине XVIII века. Слова "химера" и "утопия" тогда были синонимами [Baczko, 20].
Почти два века спустя поэт-символист М. Волошин скажет: "Царь Петр был первый большевик" (Россия, 1925). Не подходит ли самая краткая формула большевизма "утопия у власти" к режиму первого "отца отчизны"?
Петр ставит народ в условия всеобщей, постоянной мобилизации. Он хочет все регламентировать (в год более тысячи указов, одинаково строгих в отношении самых важных и самых эфемерных сторон государственной жизни) [Ключевский, IV, 311]. Он осуществляет свои замыслы любой ценой: так строится Санкт-Петербург, так роются каналы, связывающие все главные реки России. Строительство большинства каналов будет заброшено, а некоторые, к примеру Волго-Донский, фантасмагорически изображенный А. Платоновым в Епифанских шлюзах (1927), будут достроены только при Сталине. Неудивительно, что петровская шокотерапия станет для большевиков источником вдохновения и исторического оправдания.
Какая же утопия пришла к власти вместе с Петром? У него, в отличие от большевиков, не было готовой теории, которой он мог бы подчинить жизнь. Эти реформы были начаты не для разрушения старого строя, в отличие от реформ революционных, а для достижения целей, продиктованных сиюминутной необходимостью. Петру было достаточно нескольких основополагающих идей, в остальном он оставался прагматиком, но часто забывал подумать о средствах. Ему удалось воплотить свое представление о современном государстве только благодаря безграничной энергии и безграничной власти. На самом деле, это была не утопия, а государственный утопизм, взявший власть в свои руки.
Этот волюнтаристский активный утопизм стимулирует воображение, привлекает иностранцев, пробуждает таланты. Со всех концов России
Петр получает планы улучшения жизни, в которых, как и в его реформаторских затеях, реализм соседствует с бредом.Проектоманией захвачены и аристократ Ф. Салтыков (?
– 1715), и ремесленник-ювелир И. Посошков (1652 - 1726). Разница между этими двумя главными "выразителями мнений" символична. Первый, автор Изъявлений прибыточных государству (1714), всецело за перемены. Его проекты идут гораздо дальше того, чего хочет Петр: Салтыков мечтает "европеизировать" русский пейзаж статуями и памятниками, запретить крестьянам строить избы и другие сооружения из дерева, сделать обязательной исповедь, по праздникам украшать церкви знаменами, как в Англии [Павлов-Сильванский, II, 16, 36, 42 - 46]. Он настаивает на индустриализации и урбанизации страны, на необходимости образования. Салтыков предлагает фантастический проект девяти "академий", по две тысячи учебных мест в каждой, с семнадцатилетним образованием! Он уверяет, что по завершении одного такого курса "Россия во всех свободных науках" будет вместе "со всеми европейскими государствами" [Уткина..., 77].
Посошкова можно назвать отцом современной русской экономики. Его Книга о скудости и богатстве (1724), написанная за три года, состоит из трех частей по три главы в каждой и представляет собой символическую схему улучшения российской жизни. Эта схема выдает утопические мотивы, лежащие в основе книги. Посошков объясняет государю, как избежать "неправды" и ошибок, как наладить государственные дела, как добиться любви народа и устроить ему беззаботную жизнь. Любимое слово Посошкова - "правда": он защищает идеал средневековых мечтателей, которые искали способ преодолеть бездну, разделяющую богатых и бедных, великих и малых мира сего. Ненавидя иностранцев ("проклятых лютеран"), Посошков признает их полезность. Этот традиционалист в вере и нравах поддерживает реформы Петра, поскольку считает их полезными для страны [Кафенгауз, 128 - 130]. Особый интерес в его труде вызывает именно это принятие перемен, с которым соседствует защита прежних национальных и религиозных ценностей.
Проекты Салтыкова и Посошкова выражали дух эпохи и формировали ее. Эти проекты представляют две стороны проблемы, с которой столкнулась Россия, перепаханная Реформами: стремление ко всему иностранному, светскому и сохранение связи с национальной традицией.
Петр не отдавал себе отчета в резкости разрыва со старым порядком вещей. Процессы европеизации, демократизации, секуляризации, начавшиеся в русском обществе в XVI веке, набрали силу при Алексее Михайловиче. Тогда же оформились и главные линии утопической мысли (Крижанич, Кульман). Приход Петра вызвал ускорение этих процессов. Миф о Петре складывался благодаря приближенным и иностранцам. Среди последних особая заслуга принадлежит Лейбницу: он считал Петра великим государем, призванным "деварваризировать" свою необъятную страну и тем самым изменить облик мира [Leibniz, 423, 511]. Вольтер позднее станет страстным пропагандистом этой идеи, принимая как необходимость деспотизм русского государя, который можно объяснить отсталостью его подданных (в этом Лейбниц и Вольтер напоминают иностранных "попутчиков" ленинско-сталинской эпохи). Русская панегирическая литература прославляет Петра, объявляя начало новой эры. Вождь, уверенно ведущий Россию из ночи в день, из небытия к жизни, подобно святому Владимиру, воспетому в XI веке Илларионом [Львов 1803а, 39]; краеугольный камень русской славы; орел, парящий в небесах; солнце, освещающее вселенную; воплощение всех великих героев, князей и святых древности, которых Ф. Прокопович поминает в своих пламенных речах: новый Самсон по своей силе, которой он одаряет Государство, новый Соломон по своей божественной мудрости, новый Моисей по величию своего законодательства, новый Константин по своим церковным деяниям [Прокопович, 279 - 281]. Русский дифирамбист одной фразой резюмирует новую государственную мифологию: "Где блаты и леса непроходимы зрились, / Петрополь тут и флот, и рай земной явились" [Дмитриев-Мамонов 1783, 2].
Санкт-Петербург должен был стать для современников Эдемом ("мой парадиз" - называл его император), а также великой политической и культурной столицей. Вся Россия представлялась "равной небесам", "новым Сионом", "новым Иерусалимом", "новым Римом" и "новой Грецией" (староверы называли петровскую Россию "новым Вавилоном").
С таким же энтузиазмом были встречены наследники Петра: Анна, Елизавета, Петр III, Екатерина, Павел. В каждом новом государе видели воплощение духа Великого Преобразователя, с каждым новым царствованием в России начинался золотой век. Аллегорические спектакли, праздники, оды и похвальные слова идут на смену наследию панегиристов XVII века - К. Истомина, С. Полоцкого. Растет влияние французского классицизма, но атмосфера немецкого барокко сохраняется в течение всего XVIII века. Эту идеализацию каждого нового правителя и его времени один из исследователей той эпохи назвал "эвтопией" ("благоместием"), в отличие от утопии в обычном смысле слова [Baehr 1991, 114 - 115]. Нам ближе термин "панегирическая квазиутопия".
После Петра два царствования отмечены движением России к величию. Елизавета (правила с 1741 по 1762 гг.) утверждает западную (по преимуществу - французскую) модель в качестве образца для подражания. Снова вспыхивает преобразовательная лихорадка. Открывается Московский университет (1755). Вокруг университета и его издательства появляются "моральные" обозрения (наподобие английских). Печатные книги имеют большой успех, особенно художественная литература, начиная с первого русского "бестселлера", аллегорического романа П. Тальмана Езда в остров Любви (1663) в переводе В. Тредиаковского (1730). Сделанный Тредиаковским перевод Аргениды Дж. Барклая (1751) вызывает настоящую эйфорию у читателей. У панегирических жанров появляется серьезный конкурент - Staatsroman (политический роман).